И ласково потрепала по макушке Эльку, подставлявшую голову, как котенок.

Эля любила Танюшу, потому что та не смеялась над ней в отличие от остальных взрослых, живших и бывавших в их большом доме. Как-то раз девочка услышала, что у Тани «вид как у голодной кошки». Так сказала тетя Роза, а мама отозвалась: «Все мы знаем, что той кошке надо», и голос у нее был презрительный.

Может, Таня и впрямь чем-то напоминала голодную кошку, поскольку была худая, почти тощая, с нездоровым блеском в глазах… Зато она научила Элю делать «маникюр» из лепестков цветов, и девочка оборвала всю календулу в саду мамы, слюнявя лепесточки и аккуратно выкладывая их на ноготки, подбирая по размеру, чтобы сидели ровно и прилипали накрепко. Пока лепестки не высохли, можно было хвастаться новым «маникюром» перед подружками, а потом Эля нашла в саду у соседа малюсенькие фиалки, и целых два дня у нее был изумительный фиолетовый маникюр. Правда, сосед пожаловался маме, и про фиалки пришлось забыть.

Но следом за фиалками настала очередь вьюнка: его мыльной коробочкой хорошо было мыть руки, и Эля поочередно играла в больницу (она видела, как старательно мылит руки суровая громогласная медсестра, приходившая к ним домой лечить заболевших Лару и Ленечку), в повара и просто в чистюлю. Когда вьюнок надоел, Эля принялась варить варенье из апельсиновых и лимонных корочек и испортила две кастрюли, которые ей пришлось закопать в саду (тетя Роза так и не дозналась, куда они пропали). Став чуть постарше, девочка увлеклась духами и, прокравшись в комнату тети, подолгу сидела перед ее трельяжем, откупоривая толстые стеклянные флакончики и принюхиваясь к густой жидкости, а иногда и осторожно прикладывая к коже прохладный кончик пробки, смоченный капелькой парфюма.

Когда тетя Роза узнала о забавах с ее духами, Элю наказали, а флакончики спрятали в ящик, запиравшийся на ключ. Тогда Эля решила готовить духи сама: в старой фарфоровой чашке, раскопанной на помойке, настаивались лепестки роз, а в железной кружке – лепестки пионов, которые пахли сильнее, а значит, и духи должны были получиться более ароматными. Настоявшуюся водичку девочка переливала в бутылочки из-под детского кефира, которым поили близнецов, закупоривала комочками ваты и выстраивала под шкафом – в сухом темном месте, как и рекомендовал хранить духи польский изготовитель, добросовестно напечатавший это предупреждение на коробочке. Правда, когда мама нашла бутылочки, их вылили, но к тому моменту Эля уже и сама остыла к духам – все равно они пахли совсем не так, как настоящие.

Она росла задумчивой девочкой, тихой и пугливой, совсем не похожей на ту обаятельную, веселую, общительную хохотушку, которую нафантазировала себе Эльвира Леоновна, мечтая о дочери. Когда Эле было пятнадцать лет, она узнала, что мать назвала ее именем, похожим на свое, не случайно: маме хотелось, чтобы дочь стала ее продолжением, унаследовала от нее лучшие черты. Но этого почему-то не случилось. Выросла Эля некрасивой, толстой, с носом картошкой и тусклыми волосами. А самое главное – ни к чему не пригодной. Поначалу Эльвира Леоновна скрывала свое отношение, но чем старше становилась Эля, тем бесповоротнее разочаровывалась мать в своей старшей дочери.

Конец ознакомительного фрагмента.