– А ты подойди, порежь, гнида фашистская! – отозвался Кондратьев и распластался, измазав физиономию, когда шквал свинца вздыбил свежевскопанную клумбу. Перебежали еще несколько человек. Петлял между деревьями юркий невысокий боец, волоча за ствол ручной пулемет Дегтярева. Только этого не хватало! Павел прицелился и выстрелил одиночным. Мимо! Пулеметчик ударил рваной очередью и орал, давя гашетку. Из оконных переплетов посыпались последние стекла, разлетелись клочья деревянной облицовки. В один присест пулеметчик опустошил диск. И в этот момент Павла осенило.

– Мужики, стреляйте по машинам! – крикнул он. – По колесам, мать их! – И первым ударил по «полуторке» и «Эмке», которые находились фактически под боком. Нужен транспорт? Получите, твари! «Эмка» сразу же просела – полопались шины, отвалился передний бампер. Лежащий рядом Кондратьев быстро сообразил – тоже перенес огонь. «Полуторка» клюнула носом, несколько пуль ударили в крышку капота, закрывающую двигатель, изогнули ее, а одна попала в бензобак, выплеснулось и тут же полыхнуло горючее. Машина загорелась, и ее мгновенно окутал чадный дым.

– Господин ротмистр! – истошно завопили за оградой. – Они машины сжигают, суки!

Не было им больше смысла вести бой. Разве что из мести, из злобы перед всем советским – перебить раненых и персонал, сжечь, к чертовой матери, лазарет! Власовцы снова стали метаться. Ветер сменил направление, и дымом горящей машины заволокло их позиции. Разразилась бешеная истерика! Советских людей крыли отборным матом, бросили несколько гранат, взорвавшихся с недолетом. Дрогнули ряды, неприятель стал отползать. Снова в оборону! Павел стрелял, стряхивая грозди пота с лица, перекатывался, снова стрелял. И рядом кто-то лупил одиночными. Власовцы пятились, беспорядочно огрызаясь. Кто-то бросил напоследок гранату, она рванула, не долетев до клумбы. Осколки разлетелись выше, но взрывная волна ударила по ушам, вызвав легкую контузию. Павел продолжал вести огонь, но что-то пошатнулось в сознании, в ушах гудело так, словно он находился внутри колокола, по которому били металлической колотушкой. Помощь запоздала, но все же оказалась не лишней. С южной стороны с дороги съехал трехтонный «Студебеккер», отвалились борта, и из машины высыпались красноармейцы. Они бежали с двух сторон в обход здания. Пулеметчик занял фланговую позицию, отсекая отставших власовцев и прижимая их к земле. В рядах изменников вспыхнула паника, и они побежали в сторону леса. Красноармейцев было человек пятнадцать, они наседали с двух сторон. Отрезанные от своих, оставшиеся власовцы бросили оружие и поднялись с поднятыми руками, трясясь от страха. Пленных брать не стали – возись еще с ними! Загремели «ППШ», ломая черепа предателей родины. Нескольким врагам все же удалось отступить в лес, но и там их догнали, уничтожили…

От прогорклого дыма щипало глаза, сворачивались узлом дыхательные пути. Павел шатался по двору, как подстреленная сомнамбула, волочил за собой на ремне пустой автомат. В ушах надрывалась звонарня, пестрые круги плясали перед глазами. Какой-то сержант, пробегая мимо, сочувственно похлопал его по спине:

– Держись, браток! Молодцы, продержались! Окружили наши парни этих гадов в лесу, всех до единого положили, нет их больше…

Он плохо воспринимал слова. Контузия оказалась тяжелее, чем представлялось. Вокруг сновали люди, стаскивали мертвые тела. Вперемешку валялись советские бойцы в больничных пижамах и убитые власовцы. Плакала, не в силах унять истерику, Вероника Аскольдовна, ее успокаивала бледная, как смерть, медсестра Лариса. Красноармейцы заливали водой горящие машины, и от этого вонь становилась еще острее. В бою погибли четверо солдат, выделенных для охраны медицинского учреждения, около десятка раненых, многих пули настигали прямо в кроватях. Медицинский персонал потерял половину своего состава. Ефрейтор Бульба лежал на краю крохотного огорода, подлая пуля попала в шею, когда он сподобился на рывок. Вывернулась голова, изумленные глаза затянула мутная поволока смерти. Рядом на корточках сидел потрясенный Кондратьев, отделавшийся парой царапин, тряс его за плечо, бормотал: «Петро, какого хрена? Петро, вставай, так твою растак…» Красноармейцы попытались оттащить труп в общую кучу, но он так на них посмотрел, что у парней пропало желание. Павел брел по разоренному госпиталю, постоял над телом главврача Тетерина, который, даже мертвый, не выпускал из руки пистолет. Опустился на колени перед медсестрой Танюшей, она лежала, прижавшись к стене, посреди коридора, где ее пропорола очередь. Тоскливая безысходность теснилась в мертвых глазах. Рассыпались волнистые волосы, которые Танюша прятала под форменной пилоткой, белый халат пропитался кровью. Он тупо сидел перед ней, смотрел в ее пустые глаза и чувствовал, как в душу забирается черная гниль, разъедает, как раковая опухоль…