– Понимаете, Артем почти ничего не видит, – произнес рослый парнишка. – Он не любит, когда об этом догадываются.

– Как не видит? – оторопел Зарубин. – Совсем?

– Почти совсем. У него такая болезнь, при которой он видит только размытый силуэт и в очень узком поле.

– А очки почему не носишь? Стесняешься? – спросил Сергей Артема.

– Нет, – тот застенчиво улыбнулся, – при этой болезни очки не помогают.

– Значит, ты совсем ничего не можешь сказать про того мужчину?

– Голос я запомнил, у меня слух хороший. А как выглядел – не знаю. Даже не могу сказать, сколько ему лет.

– У него был магнитофон?

– Плейер.

– Откуда же ты знаешь, какую музыку он слушал? Он же был в наушниках, – удивился Зарубин.

– У меня слух хороший. Если близко стоять, то слышно даже через наушники. Он, наверное, солидный дядька, – задумчиво произнес Артем.

– Почему ты так решил? – насторожился Сергей.

– Молодежь Мендельсона не слушает, это не модно. Классику вообще только старшее поколение любит. А это была хорошая запись.

– Что значит «хорошая»? – уточнил оперативник. – Ты имеешь в виду качество записи?

– Нет, оркестр. Я такой записи и не слышал никогда. У меня Шотландская есть в исполнении Берлинского оркестра, Венского и нашего Большого симфонического. Ну и еще другие записи я слышал, только у меня их нет. Но то, что этот дядька слушал, это что-то особенное. Наверное, дирижер какой-то выдающийся.

– Да как же ты различаешь такие вещи? – изумился Зарубин. – По мне так, оркестр – он и есть оркестр, и музыка одна и та же.

– Просто вы музыкой не занимались, поэтому не умеете слышать. – Артем снова застенчиво улыбнулся.

– Послушай, а что насчет голоса этого мужчины? – спросил Сергей. – Если ты так хорошо слышишь, то, может быть, различил какие-нибудь особенности?

– Особенности… – Артем задумался. – Он медленно говорил. Но мне показалось это нормальным, потому что жарко было очень, в такую погоду все становятся медленными. Да, правильно, медленно и как будто с трудом, вот, знаете, словно у него язык распух и плохо во рту поворачивается. Я, наверное, поэтому и решил, что он старый уже. А он что, молодой?

– Не знаю, – признался Зарубин. – Если бы знал, не спрашивал бы у тебя. Артем, ты мне очень помог, но тебе придется еще раз побеседовать или со мной, или с моими коллегами. То, что ты рассказал, это важная информация, и ее нужно как следует обсудить и обдумать. Как мне с тобой связаться?

Сергей записал адрес и телефон Артема и протянул ему листок со своим номером телефона.

– Если что-нибудь еще вспомнишь, сразу же звони, хорошо? Меня зовут Сергей Кузьмич, можно просто Сергей.

– Мы позвоним, – подал голос второй парень. – Артем, нам пора в поликлинику.

В его голосе Сергею почудилось неудовольствие. Странно. Что такого он сказал или сделал, чтобы вызвать неприязнь этого рослого мальчишки? Надо исправлять положение, свидетель должен тебя любить, это непреложное правило сыщицкой работы.

– А тебя как зовут? – обратился он к парню.

– Денис.

– Ты брат Артема?

– Я его друг. Извините, Сергей Кузьмич, нам пора. Артему нужно делать уколы, а медсестра сердится, если мы опаздываем.

Многодневная жара изматывала людей, мешала думать и принимать решения и заставляла стремиться только к одному – к прохладе, пусть даже в ущерб работе и прочим важным вещам. Основной темой для разговоров стали передаваемые по радио и телевидению прогнозы и обсуждение степени их достоверности.

Настя Каменская сидела в кабинете Короткова и составляла вместе с ним план первоочередных мероприятий по раскрытию двойного убийства, совершенного минувшей ночью. Дышать было нечем, несмотря на распахнутое настежь окно, и они периодически открывали дверь в коридор, чтобы немного остыть на сквозняке.