В распахнутых узких окнах виднелась розово-взбитая пена цветущей вишни. Я с сомнением поглядела на хозяина. Кажется, он все-таки кореец, хотя не в состоянии я отличить корейца от японца, а японца от китайца. А все мои вопросы о прошлом господин Чжой категорически игнорирует. Может, предложить ему провести сегодня мирный и торжественный «День любования цветением сакуры»? А там, глядишь, он и успокоится…

– Присядь, – неожиданно произнес господин Чжой.

– Зачем? – я даже слегка протупила от удивления. – Вы же понимаете, для нас это пустая формальность – сидеть, стоять, лежать…

– Сядь!

Не повиноваться его голосу просто невозможно. Хотя я периодически пытаюсь. Я обнаружила за спиной массивное кресло – в таком следует сворачиваться клубком и мечтательно переводить глаза со страниц увлекательной книги на цветущую за окном вишню. А не пытаться выдержать пронзительный взгляд главы нашей призрачной компании. Я села и приняла позу строгого достоинства, а не провинившейся школьницы. Ну очень на это надеюсь.

– Традиции и даже, как ты изволила выразиться, пустые формальности следует соблюдать и чтить, – наставительно заметил господин Чжой. – Иначе мы потеряем себя!

Жаль, что под его неотступным взглядом я не могла закатить глаза: а разве мы уже не потеряны?

– Окончательно потеряем! – добавил хозяин, словно прочитав мои мысли. Впрочем, он частенько говорит, что и читать там особо нечего…

– Где вы побывали в эти дни, господин Чжой? – спросила я для поддержания беседы, совершенно не рассчитывая на ответ, но старик удивил меня вновь:

– У праправнука.

Господин Чжой ни разу не упоминал, что у него имеются какие-то родственники. В смысле, живые. Что странно: ведь каждый из нас при любом удобном и неудобном случае норовит завести долгий зевотно-подробный рассказ о своих родных и близких.

Кто их, конечно, помнит.

– Вот как? А вы ведь никогда…

– Да-да, – перебил старик. – Я никогда о нем не говорил, ибо хвастаться тут совершенно нечем. Некем. Парень вырос изрядным шалопаем и бездельником. – Господин Чжой поджал четко и красиво вырезанные губы – они изобразили подкову концами вниз – и смерил меня придирчивым взглядом почти черных, зорких, совершенно не старческих глаз. Итогом было: – Видимо, такова вся современная молодежь! Испорчена, глупа, ленива. Думает лишь об удовольствиях, потакании собственным слабостям, забывая о таких понятиях, как долг, честь, почитание старших!

И так далее и так далее. Эта музыка будет вечной… В смысле, эти слова повторяются испокон веков и даже тысячелетий. И что? Мир до сих пор как стоял, так и стоит, перемалывая сонмы этих неблагонадежных молодых и превращая их в таких вот упертых стариков. Я глядела на цветущие вишни за его спиной, вполуха улавливая знакомые слова, выражения и даже интонации: ну хоть бы какое разнообразие…

– Господин Чжой! – перебила и для самой себя неожиданно. – А можно кое-что у вас спросить?

Старик едва не поперхнулся незаконченной тирадой. Но замолчал, помедлил и кивнул узким подбородком:

– Я слушаю.

– Ваш праправнук – убийца и вор?

Суженные в щелки глаза расширились почти до европеоидных очертаний.

– Что?!

– Неужели нет? – Я задумчиво поглядела в потолок. – Ну, тогда, наверное, конченый алкоголик и наркоман?

– Да с чего ты это взяла?!

– Бездельник? Жиголо? Совращает несовершеннолетних младенцев обоего пола? Отбирает деньги у престарелой матери? Сдает своих незаконнорожденных детей в приюты? Расчленяет людей на органы? – Я все больше и больше увлекалась перечислением предполагаемых грехов чжоевского правнука. Впрочем, старик вскоре перестал изумляться и возмущаться, потому что внимательно следил за ходом моих мыслей – его рот все еще изображал стальную подкову, но уже перевернутую концами вверх. Когда я дошла до каннибализма, господин Чжой вскинул сухую красивую руку.