Я не могла оторвать глаз от сидящего в кресле призрака, а он не просто сидел – он теперь улыбался! Царапающий звук возник снова, приглушенный, но раздававшийся очень близко.

– Что? – спросила я. – Ты именно это хочешь мне сказать?

В углу раздался грохот. Я испуганно вскочила, вскинув вверх рапиру. Призрак исчез. Кресло опустело – продавленное сиденье, вытертое пятно на спинке – все как прежде. Все, кроме трости – это она опрокинулась и с грохотом ударилась о камин.

Я взглянула на часы, сначала мельком, потом с тревогой. Двадцать два часа двадцать минут? Невероятно! Призрак находился здесь более получаса и не сделал даже попытки причинить мне хоть какой-то вред…

– Усекла? – Голос черепа вывел меня из оцепенения. В банке вновь появилось лицо, она смотрело на меня, раздувая ноздри. – Готов поспорить, что нет. А я усек. Знаю, но не скажу, знаю, но не скажу…

– Что с тобой? – спросила я. – Ведешь себя как дошкольник. Успокойся, конечно, я все у… поняла.

Я встала, подошла к двери и включила свет, не обращая внимания на протестующие завывания черепа. Зловещая атмосфера в комнате разрядилась, исчезла. В свете люстры стала еще заметнее убогость устаревшей мебели, ее выцветшие оранжевые и коричневые тона. Я взглянула на сложенные стопкой детские игры: «Эрудит», «Монополия», «Охотник за призраками из агентства «Ротвелл» – знаете, та самая, где вы должны убирать с доски пластиковые кости и комочки эктоплазмы так, чтобы не сработала сигнализация. Потертые коробки, дешевые игры. Дом самой обычной семьи с маленьким достатком.

Он был трудный человек. Скупой на деньги…

Я подошла к креслу.

– Не знаешь, что нужно сделать? – ехидно спросил череп. – А я тебе так скажу. Выпусти меня из этой банки, и я с удовольствием объясню тебе, в чем загвоздка. Ну давай же, Люси. Сделай, как я говорю, и не надо спорить.

– А ты не пытайся мне строить глазки. С пустыми глазницами это не смотрится.

Я наклонилась над креслом, рассматривая ближайший ко мне подлокотник. На его конце поверх обивочной ткани была грубо пришита заплатка из кусочка какой-то искусственной кожи, очень эластичной. Местами стежки разошлись, и один уголок заплатки выступал вверх, как край засохшего бутерброда. Я запустила пальцы под оторвавшийся край и приподняла его. Внутри оказалась прокладка из пенопласта, которая легко вынулась, после чего стали видны свернутые в тугую трубочку банкноты, втиснутые в узкое пустое пространство под пенопластом.

Я через плечо ухмыльнулась черепу:

– Прости, но твоя помощь мне сегодня не понадобится.

Лицо в банке недовольно перекосилось и исчезло в искрах взвихрившейся плазмы.

– Тебе просто повезло, – неохотно протянул затихающий голос. – Слепая удача, как новичку в картах.

На следующий день у меня начался отпуск, и я уехала на север, в городок, где родилась на свет. Повидалась с мамой и с сестрами, побыла с ними несколько дней. Честно говоря, это возвращение на родину оказалось не самым радостным и легким. Никто из моих родных никогда в жизни не уезжал дальше чем за тридцать миль от своего дома, не говоря уж о том, чтобы побывать «в самом Лондоне». Они с подозрением косились на мою одежду, на сверкающую рапиру, хмурились, когда улавливали изменения в моем произношении или манере говорить, им не нравилось, когда я рассказывала о местах или людях, о которых они даже не слышали. Теперь я для них была «столичной штучкой». А мне они казались какими-то заторможенными, косными, слишком боявшимися всего на свете. Даже в хорошую погоду они боялись выходить из дома – вечер еще не скоро, а они уже сидят тесной кучкой у камина. Я становилась все более раздражительной, все чаще огрызалась, а они грубили мне в ответ. От их замшелой провинциальности мне хотелось выть. Что за жизнь у них, боже ты мой! Все время сидеть взаперти и дрожать от страха. Да не лучше ли набраться смелости, выйти и посмотреть этому страху в лицо?