За его спиной разверзся камин.

Как лучше сказать: недоразобранный или недостроенный?

Разгромленный.

Напустив на себя озабоченный вид, будто у меня важное дело, я быстро прошёл к задней двери.

И вот я уже на крыльце, выходящем на лес.

Взору открылась лужайка в пятнах светотени. За лужайкой – хвойно-лиственный вал.

Выйдя на крыльцо, я оказался у подножья вала. Берёзы, обёрнутые в будущие берестяные грамоты, и сосны, шелушащиеся золотой поталью.

На краю леса, возле сарая, орудует плотник. Лужайка припорошена стружкой хлебного цвета. Поблизости валяется несколько деревянных ломтей и множество пустых пятилитровых канистр от растительного масла.

На кирпичах стоит наполненный железный чан.

Под чан подведены восемь горелок, над каждой трепыхается синий газовый огонь.

Плотник возится с большущим пнём.

– Ты настоящий зверь, мой малыш, – сказал мне плотник.

– Зверь, который пишет этот текст, – уточнил я.

– Ты настоящий сатир: низ звериный, верх дикарский.

– Трудно найти слова слаще для уха тихого и пугливого интеллигента, – ответил я, не будучи в силах скрыть восторг от элегантной похвалы плотника.

Мы заключили друг друга в крепкие мужские объятия. Давно не виделись.

– Варишь? – спросил я.

– Вывариваю, – ответил плотник. – Ты как раз вовремя.

Пыхтя и неловко переступая, мы вместе доволокли до чана здоровый пень.

Плоскость спиленного ствола обширна и своими причудливыми очертаниями напоминает континент. Внутренние карманы, образовавшиеся в теле дерева в течение долгой жизни, кажутся озёрами, трещины – ущельями, глубоко простирающиеся от внешнего края витиеватые ложбинки – устьями рек. Годовые кольца, расходящиеся широкими волнами, концентрируются посередине густым затемнением столицы.

Мы погрузили пень в масло, и он выбросил на поверхность три цепочки быстрых пузырьков – масло начало вытеснять кислород.

– Сколько тут? – спросил я.

– Сто пятьдесят литров, – гордо ответил плотник.

Плотник – молодой мужчина с лицом актёра и густой шевелюрой.

Он красиво курит, костюмы на нём сидят безупречно, в чужие дела нос не суёт.

Не из хорошего воспитания, просто ему плевать.

Идеальный набор качеств для успешной карьеры. Она у плотника до недавнего времени и была.

Плотнику можно было только позавидовать – помощник одного из первых сановников континента.

Одного из семи царей.

В обязанности плотника входила организация торжеств, коих было немало.

Причина карьерного вознесения плотника заключалась ещё и в том, что рядом с ним хозяин чувствовал себя как бы европейцем.

Уж больно светское впечатление производил плотник на фоне прочих холопов в пиджаках различных оттенков синего.

Шеф его даже немного стыдился и при себе держал для стимула, для личностного роста.

Чтоб не срываться и в дикое русское барство не впадать.

А если и срывался, а срывался он постоянно, то хотя бы осознавал это и от искреннего и глубокого раскаяния особое наслаждение испытывал.

Русское раскаяние сродни русской же бане: сначала раскаляешься докрасна, а потом сразу в ледяную купель, чтобы пар и шипение, чтобы от раскаяния убеждения только окрепли.

Сам плотник хоть и не был образцом чувствительности, но природу имел противную природе хозяина и критический порог пересёк неожиданно для самого себя.

Однажды верховный правитель собрал всех своих семерых царей.

Точнее, хозяин нашего героя всех собрал, но под эгидой верховного.

Надо было ему, хозяину, что-то обстряпать.

Дело происходило в степном сердце державы, в зоне месторождений, после саммита.

Немолодые, с лицами, выделанными продолжительным пребыванием у власти, цари расселись за столом, пустой трон во главе которого предвещал появление верховного.