О Сальваторе Феррагамо, обувавшем все наши ножки в Голливуде и не только, нужно сказать отдельно. Это лучший мастер не только по моему мнению, но по всеобщему. Обувать стольких звезд и при этом угодить каждой… У него существовали деревянные колодки под каждую ножку клиенток, потому можно было не беспокоиться о примерках, любая обувь садилась по ноге как влитая, нигде не жало, не давило, не терло.

Знаете, как сам Феррагамо определял своих клиенток? Золушки, Венеры и Аристократки! Причем делил нас согласно… размеру стопы, совершенно серьезно утверждая, что именно она показатель натуры женщины, мол, как бы ни пряталась актриса за своим экранным образом, только увидев ее ножку, он сразу расскажет о ее предпочтениях. По-моему, еще никто не догадывался делить женщин именно по такому признаку.

Сальваторе говорил, что Золушки – это те, у кого ножка маленькая, они очень женственны и большие любительницы мехов и драгоценностей. Потому для Золушек в оформлении их туфелек применимы стразы, перышки и всякая дорогая всячина. Венеры – женщины со стопой средней длины, такие красивы, очень взыскательны, обаятельны, но противоречивы, им лучше создавать модели изящные, но простые, без особой вычурности. И третий тип – Аристократки – женщины с большой стопой. Аристократки чувствительны и благородны.

Можете проверить правильность оценки Феррагамо. К Золушкам относились Ава Гарднер, Мэри Пикфорд, Эвита Перрон, Джина Лоллобриджида… К Венерам – королева Елизавета, Анна Павлова, Ева Браун… К Аристократкам – Ингрид Бергман, Грета Гарбо, мы с Кэтрин Хепберн…

Сальваторе Феррагамо – обувщик от Бога, так же как Юбер Живанши от Бога модельер. Бежать по лестнице я должна в платье от Живанши и в туфельках от Феррагамо! Да еще и перед фотоаппаратом, который был в руках у Фреда Астера. Вообще-то фотографии делал Ричард Эйвдон, замечательный фотограф, прообраз героя, которого играл Астер. Туфельки Феррагамо с моих ног не свалились, а умница Эйвдон сумел сделать удачный кадр с первой попытки.

Вообще, в фильме было много минут, когда мы откровенно боялись, что ничего не выйдет. Танцевать под дождем, который просто преследовал нас в Париже, и одновременно петь – невозможно, конечно, все песни записывались отдельно, но в кадре нужно было четко попадать движением губ в запись. Я научилась не сразу. Мало того, певица из меня не слишком хорошая, голос не сильный, да и фальшивила частенько. Пока фальшивила одна, еще куда ни шло, но когда начались записи с оркестром, а потом и втроем с Фредом Астером и Кэй Томпсон, от волнения я исполняла еще хуже.

Конечно, сначала шли репетиции, репетиции и еще раз репетиции. Все прорабатывалось по отдельности, оттачивалось, отшлифовывалось, потом соединялось вместе, снова отрабатывалось и отшлифовывалось… Фред не только танцевал, он и пел великолепно, а вот я то и дело пропускала ноту, а волнуясь, делала только хуже. Однажды Астер схитрил, он не прервал пение, хотя прекрасно расслышал мое вранье, но через пару тактов совершенно намеренно взял неверную ноту и остановился:

– Извини, Одри, я промазал.

Все всё слышали и поняли, но я вдруг почувствовала защиту, словно играла со своим любимым Грегори Пеком. Фред Астер тоже умел прощать неопытность. Стало легко, напряжение спало, и, успокоившись, я больше не фальшивила.

Безобразно портила съемки погода, нудный каждодневный дождь мог вывести из себя кого угодно, а нам приходилось делать вид, что все прекрасно, счастливо и весело. Позже нас спрашивали, зачем мы показали Париж в дожде. Да не было у нас тогда другого Парижа! Мы и сами очень хотели бы солнышка, особенно в парке Тюильри. Я вздыхала: