– Нет, Хелия, – покачала она головой. Добавила, чтоб не обидеть секретаршу: – Это очень личное, правда.

– Кстати, о личном, – немедленно перевела стрелки разговора Хелия. – Не забывайте, сегодня вам предстоит ознакомиться с артефактами целых шести женихов.

– Приятная перспектива, – усмехнулась Дарья.

– Но до этого будут вудуистки.

– Не слишком приятная перспектива. Кстати, Хелия, – лицо Дарьи стало непроницаемым, – я давно хотела узнать…

– Да, Дарья?

– Существует ли вероятность проникновения в базу данных Дворца Ремесла?

Хелия проницательно посмотрела на Госпожу Ведьм и спросила:

– Когда вы обнаружили, что ваш компьютер взломан, Дарья?

Вряд ли можно назвать человеческим жилищем дворец, где почти все стены были из обсидиана или нефрита. По каменным стенам струились символы и письмена, напоминая водоросли, колышущиеся на песчаном дне бурливого ручья. С высоких потолков, украшенных черно-белой мозаикой, свешивались люстры, больше похожие на застывшие слезы. Люстры состояли из сотен свечей, но их никто никогда не зажигал. Вообще этот дворец напоминал странный и немного страшный музей. Такой музей мог бы быть у Смерти, если бы люди додумались всерьез сделать Смерть экспонатом для выставки.

Но для женщины, чье лицо чаще всего напоминало ртутно-серебряную маску, а глаза полны были светом, напоминавшим свет раскаленных звезд, обсидиановый дворец был родным домом. Местом отдыха, раздумий, решений.

А теперь этот дворец принадлежал еще и им. Правда, пока они этого совершенно не осознавали, поскольку были младенцами – слишком задумчивыми, некрикливыми и спокойными.

Младенцев в обсидиановый дворец привезла ртут-нолицая женщина. В гостиной, где всегда царил полумрак и только пламя камина выглядело живым, ртут-нолицую женщину, державшую на руках младенцев, встретила другая женщина. Ее лицо было вполне человеческим, разве что не по-женски жесткая складка залегла у красивых губ да еще волосы серебрились ранней сединой.

– Вот я и привезла их, Лариса, – сказала ртутно-лицая женщина и аккуратно положила младенцев на мягкую низенькую софу. Седоволосая Лариса подошла и опустилась рядом с большим свертком на колени. Снизу вверх взглянула на ртутнолицую:

– Было трудно, Фрида?

– Относительно, – усмехнулась Фрида. – Нет, детей мне отдали даже без разговоров. Кому они нужны там. Сложнее было с их матерью. Она умерла.

– Разве она не была фламенгой?

– Не беспримесной. Но даже небеспримесная не могла бы умереть окончательно.

– Я знаю, – сказала седоволосая Лариса. – Признак фламенги – бессмертие.

– Неуничтожимость, – с улыбкой поправила Ларису Фрида. – Я попыталась воззвать к их матери, чтобы восстановить ее, но, похоже, она слишком глубоко распалась. К тому же ее тело сожгли, а смешение пламени фламенги с обычным пламенем всегда приводит к плохим последствиям. И у меня не было времени разбираться. С детьми на руках. Кстати, взгляни, Лариса! Ну разве малютки не прелесть!

Лариса аккуратно развернула сверток из нищенских больничных одеялец и пеленок. Распеленутые младенцы засучили ножками и недовольно пискнули. Лариса побледнела:

– Они… Сиамские близнецы! О господи!

– Тебя это пугает? Вызывает отвращение? – быстро спросила Фрида, глядя на седую женщину.

– Нет, – покачала головой Лариса, пристально рассматривая младенцев. – Мне жаль их. Они обречены на…

– На что, дорогая Лара? Ты смотришь на них и судишь о них с обычной позиции человека. А тебе пора бы забыть о том, что ты человек.

– Но они, – указала Лариса на детей. – Эти девочки – люди?