– Да какая, к свиньям, любовь!!! – дико вытаращился на комбата-миротворца директор. – Какая, к свиньям, ячейка?! Ты посмотри на нее! Синяки! Засосы! Это любовь?!

– Может, того… икх! – Комбат глубокомысленно поднял указательный палец и очертил в воздухе рваную окружность. – Может, страсть… Икх!.. – в смысле – дикая. Нечеловечья. Неземная. Икх! Он же неженатый! Почему же не… икх!.. почему же нельзя?

– Страсть? – обескураженно прошамкал директор, сразу скисая. – Поженятся? Что-то мне с трудом…

– Любовь у нас, любовь… – плаксиво пробубнил комсомольский начальник, которому в этот момент хотелось как можно быстрее оказаться в уборной. – И обязательно поженимся… будет прекрасная комсомольская свадьба… безалкогольная. А теперь – подите все прочь, я вас умоляю…

А далее все происходило по давно набившей оскомину схеме. Спустя некоторое время прима, как и полагается, начала прилежно прибавлять в животе. Под давлением мстительного директора молодой комсомольский начальник вынужден был жениться на балерине – не хотел парень под суд. Впрочем, он особенно не переживал из-за случившегося: прима была хороша собой, характер имела средней степени стервозности и начальнику со всех сторон понравилась. Единственно, после падения в оркестровую яму и трагических приключений в доме командира батальона дамочку стали изредка посещать легкие припадки раздвоения личности. До родов ей трижды чудилось наяву: то она была Мессалиной, то Клеопатрой, то почему-то (совсем из другого колхоза) – Прасковьей Брюс, наперсницей великой Като. Врачи, однако, утверждали, что это временное явление и беспокоиться не стоит – вскоре все само собой пройдет. А комсомольский начальник и не беспокоился – его гораздо больше волновало другое. Как всякий образованный человек, он хорошо знал, что сооружать ребенков в пьяном виде не рекомендуется – печальная практика показывает, что от этого могут получиться такие уроды, от которых общество потом в ужасе шарахается и плачет горькими слезами. Опасения комсомольца были вполне обоснованными: он прекрасно отдавал себе отчет, что в момент впрыска семенной жидкости был до того нетрезв, что совершенно не помнил ни сам впрыск, ни где, собственно, он вообще с этой распрекрасной примой познакомился. Что хорошего можно было ожидать от такого непродуманного акта?

Но вот минуло ровно семь с половиной месяцев после памятного возгорания поселкового клуба, и бывшая балерина благополучно разрешилась от бремени мальчиком.

– Недоношенный… Не урод ли? – первым делом поинтересовался комсомольский начальник, прибыв в роддом. – Дураком не будет?

– Красавец, – успокоила его завотделением, почтительно провожая по коридору и на ходу пристраивая гостю на чело марлевую повязку – хоть комсомольское, а все же начальство. – Вес – три восемьсот, рост – пятьдесят один сантиметр. Норма.

– Ну и что – норма, – пробубнил из-под повязки начальник. – Знаете ведь, как бывает – растет себе, растет, как все, а как заговорит, тут сразу всем понятно – У[5] О! И сразу в интернат его…

– Господи, какие глупости вы говорите! – возмутилась завотделением. – Которые УО – сразу есть признаки. А этот по всем статьям хорош. Вылитая ваша копия! Да вот – сами полюбуйтесь… – В этот момент они вошли в палату, где лежали полтора десятка спеленатых младенцев. Врачиха, соотнесясь по бирке, ловко выдернула из кучи новорожденных пеленчатый сверток и всучила его комсомольцу.

– Как две капли! – льстиво повторила заведующая, с умилением наблюдая за трогательной сценой.