Словом, все в мире стареет, все нуждается в обновлении. Особенно старинные замки…

Лешке досталась верхняя комната в Западной башне. Это была боевая башня. По ее обрезу шли каменные зубцы, которые при опасной осаде защитники замка сбрасывали на несчастные головы осаждающих. А в верхней части башни лепились узкие полукруглые балкончики, тоже огражденные каменным парапетом, с которых осажденные осыпали осаждающих градом стрел. И, кстати, хотите верьте – хотите нет, содержимым ночных горшков.

Алешку проводил Дворецкий с фонариком. Он зажег возле громадной кровати свечу в бронзовом подсвечнике и пожелал Алешке доброй ночи.

– И ты, это… не волнуйся, пацан. Тут это… иногда прынец бродит, убиенный. Но ты не бойся, он убиенный уже с полштуки лет назад. Вреда от него большого не бывает. – И Дворецкий ушел, прикрыв за собой дубовую дверь в стальных полосах. И усмехаясь.

Алешка осмотрелся. Комната ему понравилась. Дверь в коридор, дверь на балкончик, камин, в котором светились догорающие угли, громадная мягкая кровать. Столик с ночным горшком при ней, на столике ровно горит свеча. Язычок ее пламени торчит как замороженный.

Алешка разделся и забрался под легкое пуховое одеяло. И уже было хотел дунуть на свечу, как вдруг язычок ее вздрогнул и качнулся. Коридорная дверь бесшумно распахнулась, и в комнату вошел пацан. В коротких, чуть ниже колен, бриджах и в кружевном белоснежном воротничке на плечах.

Ни слова не говоря, он прошагал к столику, забрал свечу и направился обратно к двери.

– Э! – возмутился Алешка. – А я?

Пацан в воротничке оглянулся и презрительно выдал:

– Обойдешься.

И исчез за дверью. И тут же он появился в проеме балконной двери. Со свечой. Вошел, поставил ее на столик со словами:

– На! Подавись!

– Сам подавись! – Алешка разозлился. – Я свечки не ем!

Пацан хихикнул и исчез за дверью.

Когда Алешка мне об этом рассказывал, я не удержался и спросил:

– Ты здорово испугался?

– Не. Я думал, что мне это все приснилось.

Разбудил Алешку задорный петушиный кукарек. Алешка сначала даже подумал, что он проснулся на даче, а петух орет в соседней деревне.

– Это сэр Джон называется, – объяснил, входя, Дворецкий. – Как почивал?

– Нормально.

– Привидения не гнобили?

– Да заходил какой-то пацан. Я ему подсвечником в лоб закатил, он и слинял.

– Молоток! Влезай в штаны, хавать пойдем. Типа того, завтракать в Рыцарском зале.

Они пошли длинным сводчатым коридором – галереей – с узкими стрельчатыми окнами вроде бойниц, между которыми висели в простенках щиты, мечи, копья, алебарды и арбалеты. И стояли пустые рыцарские доспехи. Очень красивые, но какие-то угрожающие.

Они стояли в ряд, молчаливые такие. Штук, наверное, несколько. Они все были начищены каким-то средством, наверное, для чистки посуды, и сияли, когда на них из окон падал солнечный свет.

Все они были здорово похожи друг на друга, отличались только формой шлема. У одного он был в виде перевернутого ведра с прорезанными щелочками для глаз. У другого – в виде птичьей головы с вытянутым клювом, у третьего – в виде горшка с рогами.

Алешка эту галерею не полюбил, особенно по вечерам. Здесь в это время было сумрачно, коптили вбитые в стену факелы, дрожали по стенам неверные тени. И казалось, что в прорезях шлемов таинственно блестят внимательные живые глаза. Следят, словно выбирая момент для коварного удара мечом или секирой.

Особенно был чем-то неприятен Черный рыцарь. В вороненых доспехах. Он стоял первым в ряду, почти у самой лестницы, будто охранял ее.

Лешка, пробегая мимо, не упускал случая постучать каждого рыцаря по стальному брюху – они звонко отзывались внутренней пустотой. А вот Черный рыцарь на эту фамильярность отвечал глухо и недовольно. Будто хрюкал. Или был набит внутри каким-то мусором.