Собираю небольшую сумку – только самое необходимое, которого мне должно хватить на несколько дней, и спускаюсь вниз, в столовую, где меня ждут родители, никогда не начинающие завтракать без меня. Завтрак – это своеобразный ритуал нашей семьи, пропустить который равнозначно преступлению.

– Доброе утро, – сажусь за стол, смотря на ненавистную овсянку, что мне предстоит съесть.

– Доброе утро, дочь, – папа просматривает какие-то бумаги, поглощая завтрак.

В этом доме только ему разрешается во время завтрака заниматься чем-то, кроме поглощения пищи. Если бы я посмела достать телефон, меня бы застыдили за неуважение к родителям.

– Евочка, ты помнишь, что мы сегодня едем к Алёне? – мама пристально на меня смотрит. – Тебе пора привести свои волосы в порядок и подстричься.

После этих слов у меня окончательно взрывается мозг. Если я раньше держалась, зная, что никуда мне не деться, пока не закончу университет и не устроюсь на работу, то сейчас, почувствовав дуновение ветра свободы, я окончательно осознала – хватит. Хватит с меня тотального контроля.

– Я никуда не поеду, – тихо говорю, но меня слышат, и две пары глаз смотрят в недоумении.

– Ты плохо себя чувствуешь? – мама встаёт и прикладывает ладонь к моему лбу. – Хорошо, давай перенесём на завтра.

– Я не хочу подстригать волосы, – говорю уже увереннее, смотря ей в глаза. – Не хочу идти на приём к Власовым. Не хочу есть каждое утро овсянку! – мой тон становится жёстким. Но либо я выскажу всё сейчас, либо передумаю и снова буду той самой Евой, что поддаётся контролю.

– Ева! – мама хватается за сердце. Конечно, как всегда. Но сегодня я не поведусь на это.

– Я хочу делать то, что мне нравится, жить так, как считаю правильным! – поднимаюсь из-за стола. – Я хочу сама решать, что мне нужно!

– Ты ещё не знаешь, что тебе нужно, – холодный тон папы отрезвляет, ноги подкашиваются, и я на грани того, чтобы сдаться.

– Ева, мы ведь всё для тебя делаем, – растерянный голос мамы добавляет сомнений. Добавляет ощущения, что я неблагодарная дочь, которая сейчас просто плюнула в своих родителей.

– Ты должна быть послушной, Ева! – папа ударяет кулаком по столу, отчего я вздрагиваю, присаживаясь на место. – Помни, чья ты дочь!

– Вы не даёте об этом забыть ни дня! – во мне снова разгорается пожар негодования и злости. – Вы контролируете каждый мой шаг!

– Мы хотим лучшего для тебя, – мама накрывает мою ладонь своей и смотрит со снисходительной улыбкой.

– Вы меня душите, – высвобождаю руку. – Не позволяете абсолютно ничего, я словно заключенный, вынужденный влачить жалкое существование по установленным средневековым правилам.

– Ты не имеешь права говорить так!– папа багровеет, сжимая кулак, что до сих пор держит бумаги.

– Мне давно исполнилось восемнадцать, – смотрю на него в упор. – Я имею право делать всё, что считаю нужным, папа.

– Содержу тебя я, – отрезает он. – Значит, правила устанавливаю я.

– Вы всё решаете за меня, – снова встаю из-за стола. – Как мне одеваться, куда ходить. Даже где учиться! – чувствую, как слёзы подступают к глазам. – С кем мне дружить, общаться, встречаться. Вы задушили меня своей опекой! Это невозможно!

– Ева, ты прекрасно понимаешь, кто твой папа и какие последствия… – начинает мама.

– Мне плевать! – перебиваю, переводя взгляд на неё. – Это моя жизнь! Не ваша!

– Как ты смеешь?! – папа поднимается из-за стола, бросив документы на его поверхность, и этот звук заставляет меня вздрогнуть. – Хватит! Бунт закончен!

– Нет, пап, – тихим голосом проговариваю. – Я хочу жить так, как считаю нужным. Хочу дружить, любить, ошибаться, даже страдать и плакать. Но хочу сама ощутить каково это – принимать решения, – отодвигаю стул и иду на выход.