Зато вы начнете понимать, почему вам нравится то, что нравится, и почему что-то другое вы, напротив, терпеть не можете.

У меня дома есть комната, полностью отданная музыке: тысячи компакт-дисков, виниловых пластинок и синглов, тысячи самостоятельно записанных сборников на кассетах и дисках, компьютер, до отказа забитый mp3. И тем не менее из текста на этих страницах вы мало что узнаете о моей коллекции. Я ничего не расскажу о моих самых любимых альбомах всех времен. Мне не нужно вам об этом рассказывать, а вам не нужно об этом знать.

Многие книги о музыке напоминают сверкающую витрину, где выставлено все, чем владеет автор и чем, как ему (обычно это именно он) кажется, должны владеть вы. Цель этой книги заключается не в том, чтобы внушить желание обладать новыми вещами, а в том, чтобы научить иначе воспринимать то, что у вас уже есть.

Авторы книг о музыке нередко чувствуют себя этакими евангелистами: они задаются целью укрепить вас в вере или обратить в нее. Они стремятся внушить, что «всякий серьезный любитель музыки», обладающий «хорошим вкусом», обязан восхищаться тем или иным исполнителем, а неспособность оценить важного музыкального деятеля – постыдное недоразумение. Вероятно, вы пока не сумели «распробовать» Чарли Паркера (или Суфьяна Стивенса, или Шёнберга), но однажды на вас непременно снизойдет озарение.

Причем подобное миссионерство не только делает вас более чувствительными к тем вещам, которые вам могут понравится, но и явно или неявно уводит прочь от «плохих» песен, созданных иноплеменниками, написанных на чуждых языках, сыгранных не в том стиле и не в нужный момент истории, прославляющих «неправильные» ценности.

В этой книге мы рассмотрим механизмы этого психологического давления.

Если смотреть шире, мы попробуем изучить, что на самом деле происходит, когда мы слышим музыку и, что не менее важно, когда ее слушаем. А происходит много чего, и это совершенно не связано с тем, способен ли Ван Моррисон еще петь и действительно ли творчество Бетховена олицетворяет пангерманскую ностальгию по исчезнувшему средневековому христианству, как утверждал Карл Шмитт.

Скорее это связано с биологией – со свойствами мозга, болтающегося у вас в черепушке, напоминающего с виду цветную капусту, но мягкого и скользкого, как мармелад, весьма восприимчивого ко всевозможным стимулам.

А еще это связано с биографией – с тем, где вы выросли, как вас подавляли, как разрешали или запрещали выражать свое мнение, с кем вы общались, а кого избегали, какое переняли отношение к гендеру, цвету кожи, национальности и социальному классу. С тем, какое место определила для вас жизнь. Вы – культурный артефакт, выносящий суждение о других культурных артефактах.

Наша реакция на музыку кажется нам совершенно инстинктивной, фундаментальной и непосредственной, так что мы убеждаем себя, что это и есть инстинкт. Трепет, который охватывает нас мгновенно, стоит услышать первые ноты песни Билли Холидей или Умм Кульсум, или гитарный риф, которым открывается песня Led Zeppelin Whole Lotta Love, или грандиозные начальные фанфары из симфонической поэмы Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра», не оставляет времени на размышления о том, что мы одобряем, а что нет: музыка будоражит нам кровь, заставляет кожу покрыться мурашками и безошибочно угадывается как правильная. Не сошли ли эти звуки к нам прямо из платонического рая?

Нет, конечно.

Знание, что барочную музыку следует исполнять без вибрато, что The Clash значительнее, чем Siouxsie and the Banshees, что Клифф Ричард – фигня, а диско – отстой, и что в свой удачный вечер Rolling Stones до сих пор дадут сто очков вперед любой рок-группе в мире, без вопросов, или, к примеру, что титул лучшей рок-группы давным-давно перешел к U2, или что U2 и рядом не стояли с настоящим роком и только идиот может думать иначе, или что Элис Колтрейн погубила музыку Джона Колтрейна (простите за прямоту, но уж как есть), или что недоброжелатели Элис Колтрейн – патриархальные женоненавистники, или что все эти сверхпопулярные юные дивы, которые расплодились в наши дни, ни за что не сравнятся с королевой соула Аретой Франклин, и что никогда больше не случится десятилетия, оставившего в музыке такой след, как великолепные 1960‐е (или 1970‐е, или 1980‐е, или 1990‐е, или нулевые…) – все это знание не врожденное.