Судя по всему, она была в машине, а там ее всегда распирало от радости, там она всегда себя чувствовала хозяйкой жизни. Хотя, когда Разумовская себя ею не чувствовала? Это было ее обычное состояние.

– Завтра утром я улетаю, так что вечером мне нужно быть в семье – прощальный ужин и все такое… А до вечера я вся твоя.

– А как же прощальная ночь с безутешным супругом? Сил-то хватит на всех?

– Мальчуган, на свете есть вещи, недоступные твоему пониманию. – Разумовская просто не соизволила обратить внимание на мои колкости. – Ты где? Только не вздумай объявить, что у тебя срочные дела. Я – твое главное дело.

Было ясно, что увильнуть не удастся. Да, собственно, чего увиливать? От чего? Чего ради?

– Так, значит, план такой. – Разумовская резко перешла на деловой тон. – Сначала обедаем где-нибудь по-быстрому, а потом прямо к тебе.

Вот так с ней всегда – все рассчитано и расписано по минутам. Не только своя жизнь, но и чужие.

– Я сейчас подберу тебя, – сообщила она.

– Звучит оскорбительно, – проворчал я.

– А ты будь выше этого, мальчуган, – тут же посоветовала она. – Будь гордым и высоким.

– О господи, что тебя сегодня так несет?

– Я вся в предвкушении. Просто потеряла голову! Кстати, где ты сейчас?

– На Сухаревке.

– Ты гений, мальчуган!

– Чего так?

– Потому что я сворачиваю на Сретенку, и через две минуты мы уже вместе. Думай, куда пойдем обедать…

Вот так вопрос с бегемотовским поручением отпал сам собой. Но до появления Разумовской я все-таки успел позвонить отцу. Попросил его посмотреть в Интернете статью из «Эха» и подумать, что бы она значила. Отец, который наверняка оторвался от телевизора, по которому шли бесконечные новости с киевского Майдана, занятого оранжевыми демонстрантами, обещал помочь и сразу положил трубку. Наверное, он был самым заинтересованным зрителем оранжевой революции в Москве, потому что родился в Киеве и детство его прошло на том самом Крещатике, где теперь рядом с шикарными магазинами дымили трубами палатки борцов за превращение Украины в европейское государство.

Разумовская действительно подкатила через несколько минут. Я любил смотреть на нее в машине. Они были созданы друг для друга. Большинство людей, садясь за руль, буквально меняются.

У многих лезут наружу комплексы и склонности к преступлению. Образ же Разумовской за рулем обретал черты совершенства и законченности. В отличие от других женщин она держала руки на верхней части руля. Обычно так водят автомобиль люди с развитой фантазией, интеллектуальным вкусом, веселым характером, уверенностью в себе и любящие при необходимости поспорить. Иногда ее руки напоминали классическое положение – стрелки, стоящие на «без десяти два». Иногда она вытягивала их вперед, насколько это возможно, с силой упираясь спиной в подушку кресла. В движении этом было что-то порочное и весьма сексуальное.

А как она выходит из машины! А как в нее погружается…

Уже через несколько минут мы с Разумовской сидели в китайском ресторане среди огромных аквариумов, в одном из которых лениво плавала одинокая пятнистая мурена, тело которой извивалось, как флаг на ветру, и вкушали карпа в кисло-сладком соусе. Разумовская ела с таким удовольствием, будто ее перед этим долго морили голодом.

– А ты что невесел, мальчуган? – оторвавшись от карпа, вдруг участливо спросила она. – Что ты голову повесил? Неужто опять о печалях отечества нашего любезного страдаешь? О родине малой и большой?

Ну, это уже было слишком! Сначала Бегемот ведет себя со мной как с последним клерком, а теперь еще Разумовская позволяет себе…