И что же теперь, после заявления Саньки Сигитова, которое он вынашивал в течение детства, отрочества и юности, все это бросить к чертовой матери? Просто взять и уйти к нему? А как же квартира? Как же ее первый настоящий дом? Не делить же его, не рвать на части из-за собственной блажи. Вернее, из-за блажи Саньки.

Ну да, им хорошо вместе. Да, скучают они, когда долго не видятся. Да, у них родство душ и все такое. Но это же не значит, что то же самое сможет сохраниться, если они станут жить вместе! Они, может, и выдержат неделю, другую. А потом что? Квартиру уже разделят, разорвут на части. К Вадику назад нельзя, он ни за что не простит такой подлости. Он хоть и нудит в последнее время, и вспыхивает все чаще, но он удобный вместе с тем. Удобный, как старые шлепанцы и старый банный халат. И у нее с ним тоже что-то вроде понимания.

Не-ет, она семью разрушить не сможет. Слишком много поставлено на кон, слишком! И она то, что поставлено, слишком дорого ценит, потому что предыдущую свою жизнь была лишена этого. Да что там говорить, даже мечтать о нем не смела!

А Сигитов… Сигитов пускай катится к черту со своими глупыми заявлениями. Он вот брякнул, может, и забыл давно, а она его слова в голове гоняет, не спит по ночам, даже осунулась. Свекровь и та заметила. Засюсюкала, когда они ее забирали на дачу:

– Деточка, что-то ты неважно выглядишь. Побледнела, круги под глазами. Ты не забеременела?

– Ма! – вмешался Вадик, зная, как неприятно его жене слышать об этом от свекрови. – Прекрати! Никто не и ничего. Усаживайся.

Ма надулась и кряхтела всю дорогу: то ей душно, то, наоборот, от кондиционера холодно. И вообще молодежь могла бы и впереди старухе место уступить (то есть уступить ей свое место должна была Василиса), мол, нервные все стали и не то что родить – уважить стариков не могут.

Вадик молчал и хмурил брови, но приструнить мать не посмел, зная, что будет только хуже. А Василиса…

А Василиса мстительно думала о том, какая же она молодец, что вовремя вставила спираль. И свекрови лишний повод был насолить, и Вадик не особенно жаждал прибавления в семействе. А вот забеременела бы ненароком, что тогда? Ма бы вовсе к ним переехала, она не раз о своем желании заявляла. А Вадик и вовсе тогда бы переселился на свою фирму и перестал приходить домой.

– Не хочу я! Пеленки, ползунки, бр-рр… – мямлил он жене неоднократно. Поглаживал с упоением ее плоский живот и приговаривал: – И фигура опять же у тебя такой никогда уже больше не станет. И мать… Ты представляешь себе ее рядом? В этой квартире?

– Нет! – содрогалась она.

– Вот и я тоже. – Он вздыхал и тут же спешил оправдаться перед самим собой: – Она же пожилой человек. Ей тяжело будет с нами. У нас то гости, то матч футбольный за полночь, мы не ограничиваем себя в громкости и свободе передвижения. А тут она… Представляешь, я иду ночью в туалет совершенно голый, и тут ма из своей комнаты!

О том, что маме в случае рождения ребенка можно было бы просто-напросто запретить переезд в их квартиру, Вадик даже и не думал. На его маму в его лексиконе не было запретов. Так, легкие штрихи вежливого укора, когда она особенно распоясывалась, да и только…

– Валиса, ты чего здесь?

Муж вынырнул из-за угла совершенно неожиданно и застал ее врасплох. Она даже слезы не успела с лица смахнуть. Он тут же заметил, в сердцах швырнул на землю молоток с плоскогубцами, выругался, что было совершенно неестественно для него, и тут же воскликнул, правда, успев сначала опасливо оглянуться:

– За каким чертом мы с тобой вообще приперлись на дачу?! Отдохнули бы дома, вдвоем! Нет, поперлись… Она что, совершенно тебя достала, да, малыш? Суп еще теперь жрать придется! Какой хоть варит? Не гороховый случайно?