– Не задерживайся, – стучу по кабинке, – в любой момент могут ввалиться мальчики.

– Почти всё…

Прилипаю к зеркалу, поправляя макияж, а когда собираюсь проверить, не идёт ли кто-то в нашем направлении, дверь распахивается, ударяясь о стену, и передо мной вырастает мужская фигура. Скольжу глазами по телу, отмечая дорогую чёрную рубашку, обтягивающую сильный торс, шею, на которой выступают канатами вены, наконец, добираясь до лица и попадая в капкан его взгляда. Чёрный, словно непроглядная тьма, затягивающий в бездну, гипнотизирует. От этого мужчины разит звериной энергетикой, подчиняющей без сопротивления. Но моё внимание привлекает шрам, начинающийся на лбу, разрезающий бровь и спускающийся на щёку, где кончик тонет в щетине. След, подобный тому, что запечатлён на лице папы, всё же не такой глубокий и рваный, но не менее устрашающий. Застываю, будто парализованная, не чувствуя онемевшего тела и погружаясь в густой мрак. Опасный и сильный. Над ним бегущей строкой проносится «danger8», и я силюсь сдвинуться с места, но по-прежнему осматриваю того, кто взглядом оставляет на моей коже колючие следы.

Не сразу понимаю, что в данную минуту испытываю именно то, что пригибает людей перед отцом, когда он, лениво окидывая взглядом, способен довести до истеричного состояния. На нас удушающая аура Парето не действует в силу отсутствия страха перед человеком, которым является родным и бесконечно любимым, но много раз я становилась свидетелем того, как люди опускали головы, когда он входил в комнату. Словно это само собой разумеющийся жест, не требующий напоминания и позволяющий понять, кто слабее и готов подчиниться. Именно по этой причине ужас, сжимающий тисками моё тело, отпускает, а я без страха изучаю мужчину перед собой. И всё же пропускаю момент, когда он ко мне обращается.

– Это мужской, – гремит низкий голос, пронзая хрипотцой и недовольством.

– Ч-что? – выныривая из тумана, улавливаю звуки, которые на пару минут испарились, оставив в моём мире лишь его.

– Мужской туалет.

Он рассержен нашим присутствием. Заставляю себя сдвинуться с места и, открыв кабинку, вытягиваю Дину, которая медленно приходит в норму, но всё ещё дезориентирована.

– Прошу прощения, – пробираюсь по стеночке, понимая, что нарываться не стоит. – В женском огромная очередь, а подруге плохо. Извините, – пищу и, протиснувшись в дверь, спешу покинуть нового «знакомого». – Лучше? – трясу Дину, получая более-менее осознанный взгляд.

– Да. Пошли.

Возвращаемся, а по пути успеваю отметить двух парней в ярких футболках и с татуировками на шее, которые увлечены энергичной беседой. Непонятно, они ссорятся или же просто спорят, размахивая руками, но когда исчезают в той части, откуда мы только что вывернули, я благополучно забываю о них.

– Может, уедем? – предлагаю подруге, которой сейчас не помешал бы диван и горизонтальное положение, но Дина лишь отрицательно качает головой.

– Ты что, Ань? Сто долларов отдали, а толком не повеселились. Сейчас… – выуживает телефон из небольшой сумочки и читает сообщение, сразу приободряясь. – Нинель появилась. Пойдём к стойке.

И мы протискиваемся между людьми, пробивая местечко у бара и дожидаясь подругу Дины. Та не заставляет себя ждать, появляясь в ярко-зелёном платье и на высоких каблуках. Она раза в три больше меня, но, кажется, пышная фигура её не смущает. Короткая, подобно Дининой стрижка добавляет изюминку, делая Нинель привлекательной. Уходим на танцпол, оставляя рыжую у стойки, и продолжаем веселье, пока не раздаётся крик, оказывающийся громче музыки, и толпа застывает.