Значит, нужно искать невесту-иностранку. Это и для политики полезно: родственники врагами не станут, скорее – союзниками, в худшем случае – нейтральными соседями. Но жена российского монарха обязана принять православие (Петра I, когда он сватал кронпринцессу Шарлотту, это не заботило, к проблемам религиозным он был более чем равнодушен; теперь – другие времена). Католичка от собственной веры не откажется. Лютеране терпимее. Тогда – немка? Немцы – близкие соседи. Да и наследник – наполовину немец.

Елизавета начала внимательно присматриваться к многочисленным немецким принцессам. Выбрала Амалию, сестру Фридриха II Прусского. Король от такого родства уклонился. Тогда императрица остановилась на саксонской принцессе Марианне. Но брак с наследником российского престола усилил бы Саксонию, соперницу Пруссии. Так что и этому сватовству Фридрих помешал, однако решил взять наконец дело в свои руки и через своих людей при русском дворе как бы невзначай привлек внимание Елизаветы Петровны к принцессе Ангальт-Цербстской. Он по опыту знал: дочь Петра как истинная женщина не делает различий между государственными делами и личными пристрастиями или антипатиями. А с Ангальт-Цербстским домом связаны у нее сентиментальные воспоминания: в ранней молодости ее женихом был Карл Август, принц Голштинский и епископ Любский, дядя протежируемой Фридрихом невесты. Незадолго до свадьбы жених неожиданно скончался. Невеста страдала. Правда, в молодости нрав у нее был веселый и беззаботный, так что горевала она недолго, но не забыла. К тому же до сведения русской государыни довели, что во дворце Ангальт-Цербстских принцев на почетном месте висит портрет ее любимой покойной сестры Аннушки.

Фридрих Великий хорошо разбирался в людях. На нежных струнах души Елизаветы Петровны сыграл безошибочно: она решила пригласить в Петербург именно Ангальт-Цербстскую принцессу Софию Амалию Фредерику, которую домашние называли смешным именем Фике. Правда, пригласить-то пригласила, но это пока ничего не значило: не понравится – отправим обратно.

Пройдут годы. София Амалия Фредерика станет в православии Екатериной Алексеевной. Имя – от крестной матери, отчество – от крестного отца. Так будут получать свои русские имена все немецкие принцессы, становившиеся женами российских государей. Уже став Екатериной Великой, она сочинит себе эпитафию:

Здесь лежит Екатерина Вторая, рожденная в Штеттине 2 мая 1729 года, прибывшая в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра Третьего.

Четырнадцати лет от роду она возымела три намерения: понравиться своему жениху, понравиться императрице Елизавете, понравиться народу.

Желая преуспеть во всех трех намерениях, она ничего не забывала. В течение восемнадцати лет скуки и уединения она поневоле прочитала множество книг.

Вступив на Российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастье, свободу и собственность.

Она легко прощала и ни к кому не питала ненависти. Пощадливая, обходительная, от природы веселонравная, с душою респуб ликанскою и добрым сердцем, она имела друзей. Работа давалась ей легко. Она любила искусства и обожала быть на людях.

Соблазнительно писать о Екатерине, разбираясь последовательно буквально в каждом слове этой не лишенной самоиронии эпитафии, – с чем-то соглашаться, подтверждать рассказами о конкретных делах; с чем-то спорить, что-то опровергать. Но, коротко и просто оценив свою жизнь и дела, Екатерина не заметила или не назвала в себе самого главного, того, что так точно определил Пушкин: «прелести неизъяснимой». Помните, так в «Капитанской дочке» он говорит о первом впечатлении, которое произвела на Машу Миронову императрица? Едва ли сама она этого загадочного и одновременно так много объясняющего свойства за собой не знала, просто назвать так точно и исчерпывающе, как это сделал Пушкин, даже при своем очевидном писательском даровании не сумела. Или – умолчала. Из скромности. Да-да, из скромности, каким бы странным ни показалось это качество применительно к уверенной в себе, самодостаточной Екатерине.