– Он убедился, что Атли пошел на поправку – ответила Эмма, и в голосе её звучало странное торжество. В её сердце вновь ожила надежда…

Да это было давно. До похода Ролло на Бретань. Но сейчас он вернулся. И сразу же опять умчался. К ней. К своей жене. Этой странной и страшной женщине с разноцветными глазами. Эмма боялась ее. В этой Снэфрид было что-то жутковатое. Но Ролло так не считал.

Эмма тяжело вздохнула, откидывая роскошное покрывало из барсучьих шкур. Внезапно она ощутила блошиный укус, и мысли её сразу вернулись в привычную колею. Необходимо завтра же велеть пропарить все меховые покрывала и проследить, чтобы в тростник на полу добавили полыни. Следует также поменять сбившееся сено в ложе и пройтись по щелям кипятком. Кузнецу Одо пора заказать новые решетки на окна в нижний зал… Ох, сколько у нее завтра дел – не перечесть. И завтра, возможно, приедет Ролло… Она улыбнулась, засыпая.

Но Ролло не появился и на другой день.

Погрузившись в дела, Эмма долго не решалась спросить о нем, однако непроизвольно поглядывала время от времени на широкие ворота епископской резиденции, ожидая увидеть рослую фигуру всадника, услышать дерзкий мальчишеский смех.

Во время трапезы она все-таки обратилась к Атли, но тот разочаровал её ответом:

– Ролло никогда так скоро не покидает супругу.

Атли восседал во главе длинного стола и был одет, выглядел как франк. Хорошего сукна светло-рыжая туника до колен была подшита зеленой тесьмой с красивыми узорами. Облегающие ноги штаны так же были из узорчатой ткани и перевиты от башмаков до колен скрещенными ремнями. На голове кожаная шапочка с бронзовым ободком вдоль лба, на тонких запястьях – богатые браслеты. Достаточно рослый, Атли был, однако, узок в плечах и с впалой грудью. При свете солнца, лившегося в распахнутые окна, было особенно заметно, что хоть он и молод, но лицо у него старообразное, с яркими пятнами нездорового румянца на скулах. На Эмму он не глядел, хотя и ощущал на себе её взгляд. И повторил:

– Сегодня мой брат вряд ли расстанется с Снэфрид. И не надейся!

В его голосе чувствовалось раздражение. Ранее он был более сдержанным, но та поездка в Фекан словно лишила Атли какой-то надежды. И хотя он тогда пошел на поправку, и Эмма по-прежнему спала возле него ночами, но днем она неизменно уходила от него. А когда возвращалась, то только и вела разговоры о том, чтобы оставить Фекан и возвратиться в Руан.

– Ты так хочешь вновь увидеть моего брата? – не сдержался однажды Атли.

Эмма лишь пожимала плечами. Дескать, на странный вопрос и отвечать нечего. И разве Атли сам не видит, что пребывание в Фекане, эта чреда однообразных пустых дней становятся для нее почти невыносимыми. Она одиноко бродила среди руин старого поселения, часами в гавани ожидала кораблей викингов. Но море без конца штормило, порт был почти пуст, как и город. Во всем чувствовались упадок и оскудение. Люди выглядели изможденными. Нищие, похожие на скелеты, толпились у ворот гарнизона викингов, жадно вдыхая запах соленой трески, которую норманнские женщины варили в котлах под открытым небом. Порой варвары делились с ними остатками пищи, но при этом заставляли хулить своего Бога и возносить хвалу Одину. Из-за миски варева люди в отрепьях дрались насмерть.

Эмма возвращалась в монастырь. Старая настоятельница, горбясь у очага и суча желтыми пальцами грубую нить, рассказывала:

– Когда проклятые распяли Христа, святой Никодим собрал капли божественной крови в полый посох, изготовленный из фигового дерева, и пустил его по воде. И угодно было небесам, чтобы воды принесли этот посох к меловым скалам близ Фекана. Тогда же франки и основали здесь монастырь. А место это поименовано было Фицекампус – от слова «смоковница». Это язычники зовут его Фекан. Некогда Фицекампус был богатым городом, а монастырь процветал. Много паломников шли издалека, чтобы поклониться священной крови. Увы! Лукавый обольстил франков, сманил на стезю блуда и обмирщения, и кара не заставила себя долго ждать – норманны ворвались как черный смерч на земли Каролингов, сея ужас и насилие. Я была почти дитя, когда язычники разорили Фицекампус и осадили нашу обитель. Матушка-настоятельница и сестры решили обезобразить себя, дабы насильники не прельстились ими. Это привело норманнов в неистовство, и они безжалостно зарубили невест Христовых. Лишь те, что не коснулись себя, удостоились милости: язычники позволили им взять мощи основателя обители святого Ваннинга и уйти в земли, где еще почитают Христа. Я же и оставшиеся сестры… Да что говорить – ты сама видишь, сколь жалкое существование мы влачим…