Ближайшим советником язычника Ролло стал христианский епископ Франкон, первым признавший власть конунга и даже просивший его сохранить то, что осталось от былого Ротомагуса. И язычник оправдал упования епископа: он взял город под свою защиту, вернул в него людей, собрал мастеров и принялся восстанавливать. И сейчас, когда Ролло глядел на вздымающуюся над рекой линию каменных укреплений, на покатые кровли многочисленных жилищ, на мачты выстроившихся у пристани кораблей, даже на кресты церквей христиан, он испытывал удовлетворение, а его серые глаза светились гордостью.

Иначе относилась к этому городу Снэфрид. Она не пожелала даже жить в нем, предпочтя устроить свое обиталище в стенах старого монастыря на холме за чертой Руана. Ролло часто навещал её здесь, и ей удавалось удерживать мужа у себя по нескольку дней. Для Снэфрид этот город олицетворял собой все то, что отнимало у нее мужа. У Ролло в Руане были соратники, власть, неисчислимые заботы. Именно ради этого он покинул когда-то свою северную родину, этот город воплощал его мечту о господстве, которая для него всегда была важнее привязанности к жене.

– Мне пора, – снова произнес викинг. – Хочешь, поедем вместе?

Снэфрид отрицательно покачала головой.

– Нет. Я предпочитаю уединение, ты же знаешь. Город грязен, шумлив, смраден. А я люблю покой и ветер.

– Ветер, – повторил Ролло и зябко повел плечами. – Дыхание богов. Здесь его хватает.

Он вернулся к ложу, собрал одежду и стал одеваться. В покое, несмотря на проникавший в окно свет дня, было сумрачно. Массивная колонна посреди помещения поддерживала полукруглые арки свода. Близ нее стоял накрытый стол, поблескивали кубки и кувшины с элем и местными винами, пахло жареной дичью, на блюдах громоздились всевозможные фрукты. Снэфрид старалась, чтобы Ролло, находясь у нее, ни в чем не испытывал недостатка. И сейчас, когда одевшись конунг уселся за стол, он с невольной нежностью подумал о жене.

Он видел, как Снэфрид, натянув длинную рубаху из тонкого льна, гибко скользнула в шуршащее парчой платье. Она всегда двигалась неторопливо, словно бы нехотя, а свой неистовый темперамент проявляла только на ложе, да еще в набегах. В бою светловолосая валькирия[2] Снэфрид не уступала мужчинам. Кто мог подумать, что эта медлительная, как бы погруженная в полудремоту женщина, что сейчас склонилась над его мечом, сильна и быстра как молния, а вид крови рождает в ней пыл, сходный с бешенством берсерков.[3]

Поглядывая на жену, Ролло разломил куропатку и впился в сочную мякоть зубами. Он видел, как нежно касается рукояти его меча Снэфрид.

– Глитнир, – тихо назвала она оружие по имени, поглаживая рукоять, словно лаская её. – Жало брани, зверь щитов, луч сечи[4]. Я рада, что ты вернул его себе. Это добрый друг. О, как он пил росу смерти[5] в походах!

Она с улыбкой взглянула на мужа.

– Славное было время, когда наши морские кони разрезали кровлю обиталища рыб, и не было берегов, где бы мы ни бросали свой якорь!

Ролло знал, что она тоскует по набегам, по той поре, когда они вели жизнь морских викингов, еще не ведая, что когда-либо осядут в стране франков. Но то время ушло. Снэфрид порой принималась просить его покинуть эту землю, которую невзлюбила с первых дней. Он же быстро пустил здесь корни и теперь считал её своей.

Не глядя на жену, Ролло проговорил:

– Мне удалось вернуть Глитнир лишь в Нанте, где старый Гвармунд пытался укрыться от меня. Смешной! Я ведь сказал, что верну свой меч, а этот бедолага надеялся, что не поплатится за то, что посягнул на оружие, принадлежащее роду Пешехода.