Докладная записка писалась долго, то и дело вызывая споры. Конде настаивал на солидной компенсации, которую должны были выплатить ему самому и его родственникам за несправедливое заточение. Он также потребовал включить в список требование ста тысячи ливров герцогине де Шатильон за понесенные ею убытки. Изабель возмутилась.

– Шатильон разграбили не солдаты короля, а ваши, монсеньор. Кто бил горшки, тот за них и платит – так говорят мои крестьяне. И я прошу всего лишь десять тысяч ливров. Вычеркните этот пункт из записки. Я не хочу быть замешана в этом деле.

– Хотите вы или нет, но вы в нем уже замешаны, сестричка, – заметил Франсуа. – И если сто тысяч ливров не нужны вам, то мне бы они очень пригодились. Мы можем разделить их по-братски: вам десять тысяч, остальное мне![6]

Еще один спор вспыхнул, когда речь зашла о требовании назначить герцога де Бофора наместником Парижа. На этот раз возмутился де Немур.

– Если герцог стал королем торговок, гулящих девок и распутников, то это еще не основание отдавать ему весь Париж!

Бофор закатился громким смехом.

– Успокойтесь, дорогой зятек, я совсем не горю желанием получить эту должность. Мне гораздо приятнее сохранить любовь разношерстного парижского народца, чем стать для него грозой. Я мечтаю получить должность адмирала. Адмиралом был мой отец, и я желал бы продолжать его дело. Морской стихии нет износу, господин герцог де Немур. Вы понятия не имеете, что это такое. Море стоит всех на свете женщин… За редчайшим исключением, – галантно прибавил он, поклонившись Изабель.

Де Немур открыл было рот, чтобы продолжить спор, но принц потребовал от него молчания.

Наконец записка была написана, состояла она из двадцати одного пункта. Ее внимательно прочитали вслух, прежде чем переписать набело. Оставался самый главный вопрос: кто передаст ее в королевские руки?

– Я! Я могу это сделать, – предложил Франсуа де Бутвиль. – Королева всегда ко мне благоволила. Может быть, потому что я умел ее рассмешить.

– Не вижу здесь поводов для смеха, – ворчливо заметил де Немур. – Королева томится без своего Мазарини и не нуждается в шутах.

Конде, слава богу, успел удержать за пояс рванувшегося вперед юношу, усадил на место и грозно сказал:

– Если тебе хочется подраться на дуэли, Немур, не ищи противника в стане друзей. Мы собрались здесь не для того, чтобы ссориться, к тому же в присутствии госпожи герцогини де Шатильон, столь чтимой всеми нами.

С этими словами принц взял руку Изабель и больше ее не выпускал. Рец, наблюдавший за ними, заметил:

– Королева охотно видится с госпожой герцогиней. Почему бы нам не попросить мадам де Шатильон оказать нам эту услугу? Перед ее улыбкой устоять невозможно! К тому же говорят, что наш юный король уже неравнодушен к женским чарам.

– Для нее это может представлять опасность, я возражаю, – вновь вступил в спор де Немур.

– На каком основании возражаете вы? – осведомился принц, нахмурив брови.

– На каком основании? На том, что…

– Успокойтесь, – вновь заговорил кардинал. – Мое предложение возникло не на пустом месте. Вы знаете, как у прециозниц именуется наша прелестная хозяйка после своего триумфального возвращения в Париж в сопровождении двойного эскорта?

– У прециозниц? Я вижусь только с мадемуазель де Скюдери и больше не бываю в их салонах, – удивленно сказала молодая женщина.

– Но у них есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. В их кружке вы именуетесь Цирцеей.

– Волшебницей, которая превращает мужчин в свиней? – переспросил Изабель, недовольно сморщив носик. – Я не уверена, что для меня это лестно.