На императора нахлынули воспоминания – вот он, робкий молодой цесаревич, делает всемирно известной кинозвезде предложение… Она соглашается, они счастливы, у них появляется дочь… Филипп занимается любимым делом на заводе, до проклятого трона ещё далеко, у него невероятная жена и чудо-ребенок…

Однако через три года после свадьбы Василиса влюбляется в красавца-актера из того самого «Рокового письма». Не дождавшись премьеры блокбастера, парочка сбегает на другой континент – «поднимать африканское кино», как иронично писали журналисты. Спустя несколько недель приходит печальное известие: во время съемок в Атлантическом океане Василиса погибла.

Филипп остался один – с ребенком, горем и позором. Ему было всего двадцать пять. Он и сам не понял, как женился на предприимчивой Луизе, няне Оливии. Новое раздолье для желтой прессы! Беднягу Филиппа годами полоскали в газетах. Он тогда так настрадался, что теперь ни за что не соглашался заводить личные аккаунты в соцсетях. Типичный интроверт, больше всего он хотел, чтобы на него вообще никто не обращал внимания. Неисполнимая мечта для императора! И постоянная тема для споров с Луизой, жаждавшей общения с народом.

– Ну что ты так поздно? – раздраженно спросила Луиза у Оливии. – Позоришь нас перед фанатами.

– Не фанатами, а подданными, – холодно отозвалась Оливия. – Есть разница.

– Оленька, ты плакала? – вмешался отец.

Цесаревна покосилась на нервного церемониймейстера и, сойдя с гироскутера, направилась к балкону.

– Потом, папа, потом.

Церемониймейстер шумно вздохнул и одним широким движением распахнул энергосберегающие стеклянные двери.

На императорскую семью обрушился водопад голосов.

Нужно было нырять в морозный воздух, переполненный приветственными криками.

Филипп сделал первый шаг навстречу обращенным к нему лицам. Толпа восторженно взорвалась.

Император старался не смотреть вниз. Идти было тяжело, словно он продирался сквозь вату. Публичные мероприятия всегда давались ему с трудом.

Луиза же чувствовала себя как рыба в воде: улыбалась направо и налево, помахивала всем ручкой и, кажется, раздавала «фанатам» воздушные поцелуйчики, что было категорически запрещено протоколом. Но не затевать же с ней ссору на виду у всей империи! Брала бы пример с Оливии, сердито подумал император. Девочка – прирожденная государыня. Вы только посмотрите на этот элегантный полунаклон головы!

Государь поднял руку. Толпа затихла, словно повернули выключатель. Чайные квадрокоптеры зависли в воздухе, развернув камеры на императора – изображение в режиме реального времени передавалось в трактиры, где вокруг больших телевизоров тоже собрались подданные. Жужжание пропеллеров отражалось от старинных стен Главного штаба и Зимнего дворца.

– Сограждане!

Мягкий баритон Филиппа, многократно усиленный динамиками, окутал весь центр Санкт‑Петербурга. Прямая трансляция выступления императора шла в эфире телеканала «Всемогущий». Если учесть, что канал был исключительно коммерческим, от воли властей никак не зависел и пятисекундная реклама на нем стоила как пятидесятиметровая квартира в спальном районе столицы, то становилось ясно: День Гнева – поистине любимый народный праздник. Ради него даже отменили один выпуск суперпопулярного ток‑шоу Ангела Головастикова.

Нелегко говорить, если тебя слушают сотни миллионов. Филипп, подспудно жалея, что не обладает развязностью Головастикова, порхающего по студии наподобие усыпанной стразами бабочке, отрывисто произнес знакомые каждому россиянину слова, впервые прозвучавшие полтора века назад из уст его прадеда Николая Второго: