С какой стати мы развели целое стадо керамических свиней? Может, пошвырять их тихонько в помойное ведро, а потом сказать, что фигурки разбились? Приняв решение истребить на корню некстати расплодившуюся свиноферму, я сложила низ футболки ковшиком, свалила туда ни в чем не повинных хрюшек и потопала на кухню. Жить кичу оставалось от силы пару минут. Но тут, как на грех, из комнаты вырулила Лиза и заорала:

– Эй! Поосторожней. Разве можно таким варварским образом обращаться с моими обожаемыми статуэтками? Надеюсь, ты не собираешься их свалить в коробку прямо так?

– Нет, – мгновенно соврала я.

Хотя почему «соврала»? Я на самом деле не собиралась класть глиняных монстров в ящик. Просто предполагала вышвырнуть красотищу в мусоропровод и со спокойной душой забыть о ней.

– Надо завернуть каждую в туалетную бумагу, – причитала Лиза.

– Хорошо.

– В три слоя.

– Ладно.

– Смотри не забудь!

Пришлось нежно пеленать уродов.

Следующей моей попыткой сократить количество перетаскиваемых узлов было желание избавиться от горы пыльных камней, невесть зачем валявшихся у Кирюшки наверху шкафа. Но когда я, покидав булыжники в пакет, вышла в коридор, мальчик заорал, как кот, которому одновременно прищемили хвост, голову, лапы, живот, шею и все остальное, чем богат самец этого вида млекопитающих.

– С ума сошла! Моя коллекция! Ты свалила ее, словно мусор!

– Грязные, пыльные обломки – коллекция?

– Да!

– Но они лежали тут незнамо сколько лет.

– И что из этого?

– Значит, они тебе не нужны.

– Нет! Это камнебарий.

– Ты о чем? – не поняла я.

– Камнебарий, – повторил Кирюша, – гербарий – сушеные травы, а камнебарий…

– Сушеные камни, – мигом подхватила Лиза, – во дурак!

Конечно же, вспыхнул скандал, плавно перешедший в драку. Результатом военных действий стали шесть царапин на щеках Кирюшки и синяк на ноге у Лизы. Камнебарий пришлось упаковывать, а вместе с ним и кипу старых журналов, которые оказались «картотекой», разбитый пластиковый стакан, смятые плакаты, какие-то гнутые железки и непонятную конструкцию из проволоки и гаек.

Но это были еще цветочки. Ягодки поспели, когда я вытащила с антресолей чемоданы, набитые давным-давно забытым хламом. Домашние накинулись на них, как изголодавшиеся коршуны на стадо тучных кроликов.

– Моя пожарная машинка!

– Вау, красные замшевые перчатки!

– О-о-о! Вот где лаковая сумочка.

– И вельветовые брюки!

– А галстук! Да я его обыскался.

– Бусы из ракушек! Любимые!

Я попыталась вразумить домочадцев, спокойно объясняя:

– Машинка потеряла все колеса, на перчатках пятно, лаковая сумка покоробилась, галстук вышел из моды, а в эти брюки, спору нет, замечательные, ты, Вовка, не влезешь никогда!

– Почему? – с раздражением поинтересовался Костин, теребя штаны.

– Да потому что они сорок восьмого размера, а тебе сейчас и пятьдесят второй мал!

Думаете, меня послушали? Ошибаетесь! Прижав к сердцу барахло, домашние, на все корки ругая расточительную Лампу, собравшуюся лишить их столь великолепных вещей, стали внимательно следить, что появится из других загашников.

Я молчала. Ладно, пусть тащат с собой бархатные занавески, смятый самовар, ватное одеяло, похожее на изжеванный коровой лист капусты, и скукоженную резиновую клизму. В конце концов, в новом доме огромные гардеробные, свалим туда «раритеты» и похороним.

Вышла я из себя только один раз, когда заметила, что Юля впихивает в тюк нечто кричаще-розовое, с полуоторванными воланами.

– Зачем тебе сия дрянь! – взвыла я.

– Это мое платье, – рассердилась Сережкина жена, – выпускное! Между прочим, оно из натурального шелка, знаешь, сколько такое стоит?