– Эй. – Я шлепаю его по щеке, сдерживаясь, чтобы не врезать по лицу, потому что нокаут вряд ли ускорит процесс.

– Эй! Пойдем – поднимайся.

– Что? – Он вдыхает, фыркая, и его глаза медленно фокусируются на мне. – Какого черта ты здесь делаешь?

Я подхожу к шкафу, сдвигаю вешалки, ищу костюм.

– Твоя дочь сегодня оканчивает школу. Я проконтролирую, чтобы ты добрался туда, где тебе следует быть.

– Элли? – говорит он в замешательстве.

– О, ты знаешь, что она твоя дочь? Я просто не был уверен, что ты знаешь.

– Это сегодня? – спрашивает он, потирая лицо.

Я нахожу темно-серый костюм и белую рубашку, все еще в пакете из химчистки, и они вроде выглядят сносно.

– Это сегодня. И она произносит прощальную речь.

Он потирает щетину с проседью на подбородке. И опускает голову.

– Черт возьми. Черт возьми. – Он поднимает голову, встречаясь со мной взглядом, его голос похож на шорох наждачной бумаги. – Логан, верно?

Я киваю.

– Ты, должно быть, думаешь, что я просто кусок дерьма.

Я сжимаю челюсти.

– Не имеет значения, что я думаю.

– Ты не понимаешь. – Он открывает ящик прикроватного столика и достает фото в рамке, смотрит на него – разговаривает больше с фотографией, чем со мной.

Я смотрю на Эрика Хэммонда и вижу человека, которым он был раньше. Сильный и прямой – даже благородный. Это было до того, как тяжесть жизни согнула его пополам, превратила в унылый мешок с костями.

– Ты ошибаешься, – мягко говорю я. – Я понимаю.

Затем мой голос становится жестким.

– Мне просто все равно. На тебя. – Я указываю на дверь. – Последние шесть недель я был тут и смотрел, как ты разбиваешь сердце этой девушке каждый день, и я больше не собираюсь на это смотреть.

Моя работа – охранять Элли Хэммонд. Всю ее. Ее тело так же, как и ее милую маленькую душу. И я чертовски хорош в том, что делаю, более того, я хочу защитить ее. Потому что она добрая, умная и драгоценная… и, черт возьми… кто-то должен позаботиться о том, чтобы она была в безопасности.

– Так что ты встанешь с кровати, приведешь себя в порядок и в течение следующих нескольких часов будешь притворяться, что она тебе важна.

Он кивает, и, когда он ставит рамку на прикроватный столик, я вижу фотографию. Это семейный снимок: Оливия совсем маленькая, с кривыми зубами и растрепанными волосами; ее отец стоит позади нее, трезвый и счастливый, а на руках у него ее сестра с детскими щечками и белокурыми волосами. И меня как будто окатывает волной, когда я вижу женщину рядом с ним – смотрящую на него снизу вверх, улыбающуюся. Женщина с короткими светлыми волосами… и красивым лицом Элли. Они выглядят почти одинаково.

– Она для меня важна, – шепчет Эрик Хэммонд, проводя большим пальцем по изображению того, что когда-то было его семьей.

На выпускном вечере Элли собрались фотографы. Небольшая группа, всего трое, но они есть. Я веду мистера Хэммонда к двери спортзала, где студент-волонтер ждет, чтобы обменять наши билеты на бумажные программки.

Журналисты выкрикивают вопросы, когда мы проходим мимо:

– Мистер Хэммонд, принц Николас приедет на церемонию?

– Как вы относитесь к беременности Оливии? Ребенок от принца?

– Мистер Хэммонд, когда свадьба?

Эрик держится молодцом. Не реагирует, даже не поворачивает головы. Когда я веду его к его месту, он тихо спрашивает:

– Оливия же не по-настоящему беременна, да?

– Да.

– Это всегда так? С репортерами?

Я приподнимаю уголок рта.

– Обычно в сто раз хуже.

Во время церемонии я стою сзади, наблюдая за толпой, за поздно прибывшими и рано уходящими. Когда Элли произносит свою речь, я ловлю момент, когда она замечает своего отца, сидящего рядом с Марти. Она замолкает – лишь на мгновение, – и ненадолго на ее лице появляется выражение недоверия. А потом она улыбается. Так счастливо.