Она чувствует облегчение. И мне от этого тоже хорошо.

Мы направляемся в передний зал и снимаем стулья, стоящие вверх ножками, со столов. Ее пристальный взгляд следит за каждым моим движением – она пытается остаться незамеченной, – отводит глаза, когда я оглядываюсь, но меня так оглядывали достаточно женщин, чтобы я понял, что происходит. Интерес Элли отягощен любопытством и очарованием, как исследующее прикосновение мягких рук к моей коже. Она распахивает штору на окне, открывая толпу покупателей, которые уже собрались на тротуаре. Их меньше, чем было несколько недель назад, – общественность уже знает, что наследный принц Весско покинул здание и страну.

Элли возвращается на кухню… и орет так, как будто там кого-то убили.

– Не-е-е-е-ет!

Адреналин бьет мне в голову, и я бросаюсь на кухню, готовый к бою. Пока не вижу причину ее крика.

– Боско, неееет!

Это собака-грызун. Он пробрался на кухню, каким-то образом смог вскарабкаться на стеллаж и сейчас уничтожает четвертый пирог.

Черт возьми, впечатляет, как быстро он их слопал. И как дворняга его размера вообще могла съесть столько. Его живот выпирает от нечестно нажитого – как у змеи, проглотившей обезьяну.

– Вороватый ублюдок! – кричу я.

Элли сгребает его со стойки, и я тычу пальцем ему в морду.

– Плохая собака.

Маленький придурок просто огрызается в ответ.

Элли бросает дворняжку на ступеньки, ведущие в квартиру, и захлопывает дверь. Затем мы оба поворачиваемся и оцениваем масштаб катастрофы. Два яблочных и вишневый полностью съедены, он пооткусывал края персикового и яблочно-карамельного и оставил крошечные отпечатки лап на двух лимонных меренгах.

– Придется перепекать все семь, – говорит Элли.

Я складываю руки на груди.

– Похоже на то.

– Это займет несколько часов, – говорит она.

– Да уж.

– Но мы должны. Другого варианта нет.

Повисает тишина. Тяжелое, многозначительное молчание.

И как будто нас пронзает одна и та же мысль, в одно и то же время.

Я искоса бросаю взгляд на Элли, а она уже поглядывает на меня.

– Или… есть? – лукаво спрашивает она.

Я смотрю на то, что осталось от испорченной выпечки, взвешивая все варианты. – Если мы отрежем пожеванные кусочки…

– И разровняем меренгу…

– Положим облизанные в духовку, чтобы они высохли…

– Вы что, мать вашу, с ума сошли?

Я оборачиваюсь и вижу Марти, стоящего в проходе за нами. Он все слышал, и он в шоке. Элли пытается прикрыть нас. Но у нее плохо получается.

– Марти! Когда ты приехал? Мы не собирались делать ничего плохого.

Операции под прикрытием явно не для нее.

– Ничего плохого? – передразнивает он, входя в комнату. – А как насчет закрытия кофейни чертовым департаментом здравоохранения? Например, за то, что кормим людей пирогами с собачьей слюной – ты что, совсем сдурела?

– Это была просто мысль, – клянется Элли, начиная смеяться.

– Минутная слабость, – говорю я, поддерживая ее.

– Мы просто очень устали и…

– И слишком долго пробыли на этой кухне. – Он указывает на дверь. – Пошли вон, оба.

Когда мы не двигаемся, он идет за метлой.

– Давай-давай!

Элли хватает свой рюкзак, и я веду ее к задней двери, в то время как Марти бросается на нас, как на паразитов.

На тротуар капает дождь – легкая, противная дымка. Краем глаза я вижу, как Элли натягивает капюшон, но мой взгляд остается устремленным вперед. Если твои глаза направлены на человека, которого ты охраняешь, ты все делаешь неправильно.

Я обращаю внимание на тех, кто находится на улице, читая язык их тел, – пешеходы по дороге на работу, бездомный на углу, я не отхожу далеко от Элли, держа ее в пределах досягаемости, сканируя местность слева направо на предмет потенциальных угроз или любого, кто по глупости решит подойти слишком близко. Это как вторая натура.