– Эпиле-е-епсия… – чуть не рыдает в трубку женщина.

– Вы своему доктору звонили?

– Да уехал наш любимый Борисыч! В Лондон укатил три дня назад. На симпозиум какой-то. Ну как же все не вовремя, Лизок.

– Гавриловна, ну-ка дыши глубоко. Я сейчас прибегу и все порешаем.

– Да куда ж ты по ночи-то побежишь, ребенок?

– Анфиса, не нервируй меня. Готовь его пальто и “брульянты”, буду через десять минут.

– Спасибо тебе, Лизок. Я тогда позвоню заму Борисовича, который вместо него ведет прием. Где-то у меня его телефон должен быть. Сейчас найду.

Я возвращаюсь на кухню и виновато развожу руками.

– Юль, прости, мне надо срочно убежать на часик-полтора.

– Гавриловна?

– Ага. Ты расстилай пока вам с мелкой постель, меня не ждите. Полотенца я вам приготовила, в ванной лежат, твое сиреневое, для Верочки розовое с зайчиком. Купайтесь, перекусывайте, вот, я как раз йогурт для Мышки достала, чтобы подогрелся немного. Я сама вас закрою и сама потом открою. Постараюсь не шуметь, но вы лучше дверь в комнату закройте, чтобы я случайно не разбудила вас. Только бра в коридоре не выключайте, а то я буду спотыкаться в темноте и точно вас разбужу.

– Беги уже, мать-Тереза. Разберемся. Только аккуратнее там, по темным дворам напрямую не шарахайся. Три минуты роли не сыграют, лучше пройдись до своей Гавриловны по ярко-освещенному проспекту.

– Хорошо, мамочка. Конечно, мамочка, – улыбаюсь я подруге, которая сосредоточенно наматывает мне на шею шарф. – Спасибо за заботу.

– Это тебе спасибо, кума, – Юлька натягивает на меня шапку и чмокает в послушно подставленный нос. – Без тебя я бы точно сдохла когда-то.

– Я бы без тебя и Верочки тоже. Поэтому хорошо, что мы есть друг у друга. Все, я побежала. Обещаю по темным дворам не ходить.

– Если что…

– Если буду совсем уж задерживаться, я тебе напишу в телеге, мамочка.

– Все-все, поняла. Иди уже. И на ключ не забудь закрыть, – только и успевает крикнуть мне вдогонку Юля, когда я захлопываю тяжелую металлическую дверь.

“А мне говорят, что катет

Короче гипотенузы.

А я говорю вам - хватит!

Устал я от этой обузы”...

Я напеваю незатейливый мотив из старого детского фильма про электронного мальчика, что так хотел стать человеком. А мне иногда почему-то хочется стать наоборот – электронной девочкой. Чтобы не бояться идти по гипотенузе через темные дворы. Просто потому что она короче, чем сумма двух катетов прямоугольного треугольника, которые мне приходится топтать по ярко освещенным улицам. И да, я не ошиблась, это вот квадрат гипотенузы равен сумме квадратов двух катетов, а если во вторую степень не возводить, то…

Господи, о чем я думаю?

О какой-то ерундовской ерунде. О том, что гипотетической электронной девочке было бы не страшно, не больно, не обидно. О том, что она бы не плакала по ночам в подушку от дикого, беспросветного, удушающего одиночества. О том, что она не мечтала бы о несбыточном, не изводила бы себя напрасными сожалениями, и не надеялась бы впустую на то, что в ее жизни тоже однажды случится Чудо. Настоящее, теплое, вкусно пахнущее свежеиспеченным хлебом чудо под названием ребенок. Свой, собственный, родной. Мягкий и теплый, пускающий носом пузыри, плачущий по ночам и улыбающийся при виде лица своей мамы – меня.

Вот странно все же. Я в детстве особо не играла в куклы, неинтересно было. И с ровесниками во дворе особо не водилась. Они мне казались каким-то бестолковыми и слишком понятными, а значит, тоже неинтересными. Я и к Данилу потянулась только потому, что он был старше, если и выходил во двор, то только с очередной книжкой, и умел здорово пересказывать мне содержание прочитанного. Да так увлекательно, что уже в пять лет я научилась сама читать и даже записалась в библиотеку, благо она находилась буквально в соседнем доме и работала в ней наша соседка, которая махнула рукой на тот факт, что мне всего пять и я еще даже не хожу в школу. И вскоре я уже не просто слушала своего любимого друга и наставника, но даже осмеливалась вставлять свои две копейки на тему прочитанного.