Я искал повод, чтобы вернуться, не то чтобы мне нужно было оправдание. Потому что не могу перестать думать о хорошенькой официантке и как я себя с ней вел. После моего кивка Саймон дает Логану направление, и спустя несколько минут мы подъезжаем к главному входу «Амелии». Фонарь все еще горит, а улицы пусты, но дверь открыта, поэтому мы вошли внутрь, дверной колокольчик прозвенел над нашими головами.

Здесь тихо. Я не сажусь, а стою посередине зала среди столов.

– Мы закрыты, – говорит девушка, выходя через дверь. И тут ее голова дергается, когда она останавливается. – О, это ты.

Она выглядит еще красивее, чем я запомнил, чем мне снилось. Нежные, цвета полуночи, локоны обрамляют лицо, которое стоит высечь в статуе и выставить в музее, с потрясающе темно-сапфировыми глазами, которые должны быть увековечены в масле и мягкой акварели. Если Елена Троянская подняла тысячи кораблей, то эта девушка могла заставить встать тысячи членов.

Она красиво сложена, ее макушка достает мне только до подбородка, но фантастически соблазнительна. Великолепная полная грудь, которая натягивает пуговицы на белой неглаженой блузке, стройные бедра, сужающиеся к тонкой талии, я мог бы обернуть руки вокруг нее, и стройные ноги, заключенные в черные прозрачные колготки, завершают картину.

Незнакомая тревога шипит, как сода в моем кишечнике.

– Дверь была открыта, – объясняю я.

– Она сломана.

Логан щелкает в замке. Безопасность – его жизнь, так что сломанный замок будет раздражать беднягу, как последний пазл в головоломке.

– Что тебе нужно?

Она и понятия не имеет, кто я. Это заметно по оборонительной позе и обвинительных нотках в ее голосе. Некоторые женщины пытаются притвориться, что не знают меня, но я всегда могу сказать правду. Ее невежество весьма… захватывающе. Нет никаких ожиданий, никаких скрытых мотивов, нет причин притворяться, все, что она видит, она это получает. И все, что она видит, это я.

Мое горло вдруг пересыхает. Я глотаю, но это сложно.

– Ну, он отчаянно нуждается в пироге, – я указываю на Саймона. – А я… хочу принести извинения за тот вечер. Обычно я так не поступаю. Я был немного навеселе…

– По моему опыту, пьяные люди не будут делать тех вещей, которые не сделали бы трезвыми.

– Нет, ты права. Я бы подумал обо всех этих вещах, но я никогда бы не сказал их вслух. – Я медленно приближаюсь. – И если бы я был трезв… моя ставка была бы выше.

Она скрещивает свои руки.

– Ты пытаешься быть милым?

– Нет. Я не пытаюсь… это просто происходит.

Она хмурит брови, будто не может решить, злиться ли ей или смеяться. Я чувствую, как улыбаюсь.

– Как тебя зовут? Я не знаю, спрашивал ли раньше.

– Нет, не спрашивал. Лив.

– Странное имя. Ты болела, когда была ребенком? Я имею в виду Лив[12], потому что твои родители надеялись, что ты выживешь или они тебя просто не любили?

Ее губы складываются так, словно она пытается сдержать улыбку. И все-таки улыбка побеждает.

– Лив, Ливви – сокращенное от Оливия. Оливия Хэммонд.

– А, – я медленно киваю, – красивое имя. Подходит намного лучше.

Я не могу отвести от нее глаз. Не хочу ни в малейшей степени.

– Что ж, Оливия, я сожалею о своем поведении, когда мы впервые встретились, и я надеюсь, ты примешь мои извинения.

Черты ее лица слегка искривляются, на долю секунды, но я замечаю это. Она подходит к столу и начинает суетиться с упаковкой пирога.

– Без разницы. Я пережила это. Твои слова все равно были правдой. Это довольно очевидно, что мне нужны деньги.

Самоунижение в ее голосе и осознание того, что это из-за меня, делает мой голос резким.