Едва мы поднялись на последний этаж и вошли в уснувшую в темноте квартиру, Рен накинулся на меня прямо в прихожей. Его руки стремительно стягивали с меня одежду, ткань потрескивала от спешки и напряжения. Губы припали к шее, щетина царапала влажную от поцелуев кожу. Пальцы пробрались мне между ног и легко скользнули по увлажнившимся складочкам. Ловкие, юркие, не жесткие от мозолей.

Куда тут думать о спасении, когда крыша сказала “прощай”? Пусть и ему сорвет крышу… Я слепо потянулась к поясу его джинсов.

— Надо же, — ухмыльнулся Рен у моего уха, едва касаясь его губами. — Притих, ищейка. Наверно, мысленно дрочит.

Со мной творилось что-то невообразимое. Руки зажили своей жизнью — гладили каменный пресс, пробирались под пояс, дразнили, будто снова выплеснулись наружу забытые чувства. Я словно вечность мечтала соединиться с ним телами. И наконец дорвалась. Не могла надышаться запахом, который одурманил с первой встречи. Он живительнее чем кислород.

Я провела кончиком языка по колючей скуле и слилась поцелуем с Реном. Или с Германом? Он ведь видел все… И чувствовал? Он ощущал, как мои пальцы наконец расстегнули его джинсы, оттянули резинку боксеров и погладили головку члена? Он ощущал, как мои затвердевшие соски впивались в его грудь, горячую кожу которой от меня еще прятала футболка. Он ощущал, как его пальцы проникали в меня один за другим, растягивая?

Я хотела бы, чтобы он чувствовал все, что и Рен. Я крупно вляпалась. Куда большее безумие, чем кончать от игр демона, это желать разделять наши игры на троих.

Рен стянул футболку, а я в это время спустила его джинсы вместе с боксерами и присела. В кромешной темноте почти ничего не видно, и не нужно. Мне едва хватало длины моей ладони и пальцев, чтобы обхватить его крупный член. Подхваченная незнакомыми эмоциями — будто чужими, но слишком сильными, чтобы суметь им воспротивиться — я наткнулась губами в темноте на горячую головку и втянула ее в рот. Сверху послышалось тяжелое рваное дыхание. И я с наслаждением вобрала в себя член глубже.

— Как думаешь, — прошептала я, когда освободила рот и принялась водить рукой по влажному стволу, — он чувствует это?

— Думаю, да, — хрипло прозвучал ответ. — Он только что потребовал запустить пальцы тебе в волосы и заставить тебя продолжать сосать.

И пальцы коснулись моего затылка, зарылись к корням прядей, мягко их стискивая, отчего по коже головы разбежались мурашки. И заставлять меня не нужно — я сама облизала головку по кругу и снова втянула ее в рот. Почему-то дико хотелось водить губами по шелковистой коже члена, чувствовать под ней каменное возбуждение, и понимать, что у Германа сейчас напрочь рушится привычная выдержка и самоконтроль. Он скорее будет безупречно создавать вид, что ему на меня плевать, чем признается в ином.

Даже я себе почти готова признаться, что мне небезразличны оба и я не хочу выбирать. Ладонь надавила сильнее на затылок, и головка протолкнулась глубже, до самого горла. Я слегка поперхнулась, выпустила член и растерла слюну по всей длинной мощи.

— Не останавливайся…

— Это он потребовал? — не удержалась я.

Пальцы на затылке сильнее сжали волосы.

— Ищейка пытается дирижировать, когда ты останавливаешься, — с рычанием сказал Рен. — Я его точно убью… Бесит его голос.

И я решила не останавливаться приблизительно несколько минут. Вбирала в себя, обхватывая тугим кольцом губ, и выпускала, заводилась от того, как шумно дышал Рен. Из груди его рвались еле слышные низкие стоны, словно оргазм для моих ушей.

Я бы еще продолжала, пока не заболят щеки, но в шуршании дыхания и стонов пробился противный звук — вибрация. Экран смартфона, валявшегося на полу, вспыхнул ослепительно белым в темноте, и я не сразу разобрала, что на нем написано.