В ответ я улыбнулась ему одними губами, но в сердце моем царил самый кромешный, неукротимый ужас. Что, если опыт ему не удастся? А если, в тысячу раз хуже, он добьется успеха? Какой же отвратительный, противоестественный демон явится передо мною просить моей руки! А что, если, спросила я себя, почувствовав, как холодею и трепещу, он недаром бахвалится, будто с легкостью победит мое сопротивление? Я и вправду знала, как он хитер и коварен и как виртуозно подчиняет меня себе и своим преступным помыслам. Итак, что, если его эксперимент удастся, что, если он вернется ко мне в ином, юном и благообразном, и оттого тем более гнусном, обличье, подобно сказочному вампиру, что, если затем посредством какого-нибудь сатанинского колдовства… Голова у меня пошла кругом, все прежние страхи забылись, и я почувствовала, что готова предпочесть этой чудовищной судьбе худшее.

Я немедленно принялась искать выход. Присутствия доктора в Лондоне требовали дела мормонского правительства. Часто в беседе со мной он упоенно описывал интриги, происки и козни этой могущественной организации, которой он боялся, даже будучи облеченным ее властью, и часто напоминал мне, что даже в шумном, оживленном лабиринте лондонских улиц за нами неусыпно наблюдает это недреманное око Юты. Доктора и вправду навещали самые разные люди, от миссионера до Ангела Смерти, по-видимому принадлежавшие к разным слоям общества, но все они до этого внушали мне глубочайшее отвращение и тревогу. Я знала, что, если моя тайна дойдет до слуха хоть одного высокопоставленного мормона, меня постигнет страшная участь и я погибну окончательно; однако в своем нынешнем ужасе и отчаянии я обратилась за помощью именно к этим людям. Я подстерегла на лестнице одного из мормонских миссионеров, человека низкого происхождения, но не вовсе разучившегося сострадать чужому несчастью; поведала ему уж и сама не помню какую безумную историю, чтобы объяснить свою мольбу о помощи, и при его посредстве сумела написать родственникам своего отца. Они поверили мне, согласились вызволить, и в тот же день я начала готовиться к бегству.

Прошлой ночью я не ложилась спать, ожидая результатов алхимического опыта и собираясь с духом в преддверии худшего. Ночи в это время года и в этих северных широтах коротки, и вскоре в комнату стали пробиваться солнечные лучи. Тишину, царившую в доме и вокруг него, нарушали только звуки, доносившиеся из лаборатории доктора; к ним я прислушивалась с часами в руках, ожидая, когда придет миг моего бегства, одновременно снедаемая беспокойством и тревогой из-за странного эксперимента, который вершился у меня над головой. В самом деле, теперь, когда я могла рассчитывать на защиту и поддержку, я все более проникалась к доктору симпатией, я поймала себя даже на том, что молюсь о ниспослании ему успеха, а когда спустя несколько часов из лаборатории донесся странный, низкий крик, я не могла более сдерживаться, в нетерпении бросилась вверх по лестнице и распахнула дверь.

Доктор стоял посреди комнаты, держа в руке большую, круглую, словно пузырь, колбу из прозрачного стекла, примерно на треть наполненную яркой, янтарного цвета жидкостью. На лице его застыло выражение восторга и благодарности. Увидев меня, он воздел колбу на вытянутой руке. «Победа! – крикнул он. – Победа!» И тут – не знаю, выскользнула ли колба из его дрожащих пальцев или взрыв произошел самопроизвольно, – могу только сказать, что меня отбросило на дверной косяк, а доктора – в угол комнаты, что нас до глубины души потряс тот же взрыв, который так поразил вас на улице, и что за какие-то доли секунды, в мгновение ока, от дела всей его жизни не осталось ничего, кроме осколков разбитого стекла да клубов густого, зловонного дыма, преследовавших меня по пятам, когда я обратилась в бегство.