Они встретились в полупустом по-утреннему кафе.

– Клара, – назвалась она, взбивая волосики.

– И имя-то у тебя какое-то… царапучее, – он вздохнул.

– Горбатого могила исправит, – беспощадно сказала она.

Он пожевал апельсиновую дольку, сплюнул косточку, откинулся на спинку стула: обозрел Клару критически и деловито – так папа Карло, наверно, смотрел на чурку, из которой собирался вырезать Буратино.

– Можно и раньше, – лениво пожал плечами. – Это все исправимо…

– Предлагаете мне себя и песца на воротник в придачу.

– Ни меня, ни песца ты не получишь, – открестился Звягин. – Но у меня вот какие соображения…

Соображения были прерваны скрипучим смешком:

– Ага! Прическа, модная одежда, гимнастика, самовнушение: «Я самая привлекательная, я самая обаятельная!..» Хватит, нахлебалась уже в кино подобной чуши… розовых сказочек для дурачков.

– Сказочек не будет, – уверил Звягин. – Только реальность. Знаю я в Риге хирурга, который удлиняет калекам ноги на двадцать пять сантиметров: приживляет консервированную кость. Знаю женщину, которой академик Углов сделал серию операций на голосовых связках – мелодичный голос вместо хриплого баса.

Перечень был длинен.

– Сказочки не для нас. Для нас – работа. Усталость. Боль. Терпение. Только так все в жизни и делается.

Теплая волна доброты, уверенности, надежности исходила от него. Это ощущение покоя и добра было настолько сильным, что Клара неожиданно для себя улыбнулась. Баюкала песня сирены, что все достижимо и все будет хорошо, но у сирены был жесткий металлический баритон и несокрушимая логика.

– А с виду вы злой и самовлюбленный, – сказала Клара.

– Завтра я дежурю, а послезавтра в четыре жди у метро «Маяковская». И возьми с собой купальник.

– Это еще зачем?! – ощетинилась Клара.

– В физкультурном диспансере тебя посмотрит одна умная старая врачиха – для начала.

Колесо событий подхватило ее, швыряя в решительные перемены: она более не сопротивлялась.

(«Исчерпал все обаяние, – смешливо жаловался Звягин жене. – Хуже, чем когда ухаживал за тобой в институте». – «Да? – удивилась она. – А я всю жизнь была уверена, что это я за тобой ухаживала».)

Врачиха в диспансере оказалась не такая старая.

– Сделай двадцать приседаний… Быстрее! Пульс… сто четыре. Давление… сто двадцать пять на семьдесят пять. Вдохни – дуй. Легкие – две семьсот. Сюда. Выпрямись. Рост – сто шестьдесят шесть… Вес… сорок девять триста. А кажешься выше…

– Это оттого, что сутулится, – сказала медсестра.

– Сложение стайера… ты на длинные дистанции никогда не бегала?

– И незачем, – отверг Звягин, неожиданно входя: в белом халате и с какими-то бумажками – Клариными анализами. – Проверь-ка ее на велоэргометре.

Здесь он был – врач, и Клара не застеснялась.

– Нормально, – обронил он. – А рефлексы?

По слякотному Невскому он проводил ее до остановки.

– Ну – и как я вам понравилась? – вызывающе спросила она. Она уже ненавидела себя за этот стриптиз, дура набитая, уродина кривоногая. И купальник идиотский, мерзкого фиолетового цвета. Интересно, какая у него жена. Красивая, конечно…

– Ничего, неплохо, – с энтузиазмом сказал Звягин и положил тяжелую руку ей на плечи.

– Что – неплохо? – зло и недоуменно уставилась она. – Хотите сказать, что вам было приятно смотреть на меня голую?

– От голых у меня за двадцать лет работы, милая, в глазах рябит, – сказал Звягин. – А хорошо то, что ты здорова и тебя можно раскармливать и тренировать. И сложена не так ужасно, как кажется.

– Ах-х – немного труда, и все исчезнет! Да?

– Нет. Много труда. Очень много. Ничего, потерпишь.