– Все понятно, граф, однако слово дано, и мне срочно нужен полк. Кстати, каков минимальный состав полка в вашей армии?

– Вы очень вовремя поинтересовались, ваша светлость. Ну-ну, я все понимаю, у вас не было времени. Вообще пехотный полк должен иметь примерно тысячу – тысячу двести человек. Однако война началась так неожиданно, что во многих полках нет и половины.

– И если я приведу отряд в шестьсот человек…

– Никто не посмеет сказать вам, что вы не выполнили свой долг! У вас есть шестьсот человек?

– Если честно, то нет и половины. У меня рота мушкетеров в полторы сотни стволов. Я могу навербовать местных жителей?

– Только добровольцев. Вообще шведы не слишком охотно идут в армию, особенно в нешведские части. Однако вы стали популярны, так что дело, может, и выгорит. А оружие у вас есть?

– На шесть сотен хватит. Я думаю. Наверное.

Вечером был мозговой штурм, на котором присутствовали все мои приближенные и офицеры. Когда я сказал, что у меня есть полторы сотни мушкетеров – я безбожно преувеличил. Абордаж не прошел для моих людей зря, так что всего в строю было и немцев, и померанцев девяносто шесть человек. Еще шесть десятков команды на «Марте», но от них на суше мало толку. Едва выйдя из дворца, я объявил собравшимся окрест зевакам, что набираю отряд «истребителей датчан». Присутствующие разразились приветственными криками, но записываться не спешили. Если бы можно было смотаться в Германию, то, вероятно, я навербовал бы необходимое количество искателей приключений. Увы, на это не было ни времени, ни возможности. Хайнц, как самый опытный в вопросах вербовки, предложил завербовать пленных датчан. Мысль была интересной, но пока ее отложили. Тем более что все пленные были моряками, а не пехотинцами. Ян предложил поступить по-английски, то есть напоить в местных кабаках как можно больше народу, а утром объявить, как им повезло. В принципе тоже ничего, но так вербуют матросов – когда они утром просыпаются с похмелья, корабль уже в море и деваться им некуда. Больше конструктивных предложений не было. В задумчивости я вышел из трактира папаши Густава с целью подышать. Уж больно голова устала от шума, производимого моим «штабом». Мое внимание привлекла вереница людей в цепях, которых гнали в сторону порта вооруженные стражники.

– А это кто? – спросил я у вышедшего вместе со мной Клима.

– Известно кто, – ответил он мне. – Каторжников на галеры гонят.

– Какие к нечистому галеры? Нас же до сих пор блокируют датчане!

– Так-то оно так. Только куда их девать, каторжников-то, не солить же!

– И что, много тут каторжников?

– А кто их, окаянных, считал? Галер много, и на всех, почитай, каторжники. Вольного-то туда никаким пряником не заманишь.

– А за что тут на каторгу отправляют?

– Да кто же их знает. Кого за разбой, кого за иную какую татьбу. Должников, бывает, за весло сажают. Особенно тех, кто налоги задолжал, тут с этим строго. Ну и пленные случаются, кто за себя выкуп заплатить не может.

На следующий день я с утра был у Акселя Оксеншерны. В двух словах я объяснил ему суть своей идеи. Тот если и удивился, то виду не подал. Еще через два часа я стоял перед толпой заросших и оборванных людей в цепях. Я предоставил право говорить Хайнцу, а сам всматривался в лица каторжников, пытаясь понять, что они за люди.

Хайнц не подкачал, он говорил простыми рублеными словами понятные любому недоумку вещи. Хотите и дальше горбатиться на веслах – сидите на попе ровно. Хотите вырваться отсюда и жить как лучшие люди на земле, солдаты герцога Мекленбургского, – тогда вставайте и идите к нам. У нас таких, как вы, только и не хватает… Увы, ему не получалось достучаться до сердец будущих военных. Лишь безразличное молчание было ему ответом. Н-да, опять непруха… Опаньки, а что это? Один из сидельцев поднимает кудлатую голову и неожиданно противным голосом кричит: «А чего это немак гавкает?» И все это на русском, причем явно оживившиеся каторжане одобрительно ржут. Офигеть!