А на шестой день я увидела их. Несколько женщин и пяток девчонок стирали в реке вещи. Тазы с щелоком, отвар мыльнянки, груда перестиранного белья. И шок на загорелых, утомленных работой лицах. Я растянула рот в улыбке:

— Приветствую вас, милые дамы. Я заблудилась. Не подскажете ли мне, в каком направлении поселение?

Но вместо ответа я получила замершие на несколько секунд статуи, а затем истошный, оглушительный визг, исторгаемый из глоток баб и какофонически сливающийся в один. Причем главный вопль издавала одна дородная бабища, ей вторил визг бабы чуть помладше, а остальные так... подвизгивали. Если это оружие массового поражения, то вынуждена признать, очень эффективное. Я чуть разрыв сердца не получила, а ушам вообще несладко пришлось — свернулись в трубочку. Пока я пыталась прийти в себя, легонько тряся головой, девки подхватили подолы платьев и пустились наутек, побросав стирку. Вдогонку я лишь услыхала боязливое и визгливое: «Мавка!», «Ой, бабоньки, мавка!», «Нечисть энта окаянная», «Подымай мужиков!».

Я, что, такая страшная? Посмотрела бы на отражение в реке, но течение создавало рябь, искажая черты лица. И кто такая мавка? Почему меня прозвали нечистой?

— Да где же я нечистая? — обиженно пробурчала я себе под нос, осматривая свои ноги и платье, грязь ко мне не липла, да и плескалась в речке я с удовольствием. — Ни пятнышка, ни грязинки.

Я направила стопы в ту сторону, куда бросились бабы. Нехорошо получилось, может, я была недостаточно вежливой, забыла сказать «пожалуйста»? Может, мавка — это значит грубый, невоспитанный человек?

Дома в деревне стояли бревенчатые, добротные, крытые сосновой дранкой, а частокол вокруг поселения не нес никакой защитной функции — местами обвалился, местами держался на соплях. Вывод: живут тут люди зажиточно, от врагов и лихих людей не страдают. Мой острый взор подметил лесопилку, раскинувшуюся поодаль, у самого края отвоевавшей себе место в лесу деревни. Вот кузница пышет жаром, а вот обнесенные плетнем огороды, курицы и индейки свободно себе пасутся в отведенном им участке.

Меня облаяло несколько собак, не зло, а как бы приветствуя. Чего не скажешь о жителях: мужики похватали вилы, топоры, косы — кто во что горазд — и настороженно, исподлобья взирали на меня. Ребятишки испуганно жались к маминым юбкам, я подняла руки.

— Меня зовут Мелисса, я — путница, попавшая в беду. На нас напали разбойники, мне насилу удалось сбежать. Не могли бы вы оказать гостеприимство и предоставить ночлег, будьте так любезны, — сходу стала сочинять я, — завтра я вас покину, просто покажите в какой стороне тракт.

Бабы зашушукались: «Брехает, з болот пришедши» — «Отколь?» — «Мавка окаянная, морда долгая аки лошадь» — «Пошто бучих иисть не стала?» — «Нонче нечисть хитра, всех съисть хочёт» «Няхай Бог крыеть»

Ах, вот оно что, они думают, я их съесть хочу! Это же фу! Я поспешила объясниться:

— Я безобидная!

Так толпа мне и поверила. В смысле, ни капли не поверила. Вперед вышел здоровенный мужик — такой раз ударит и прости-прощай жизнь ­­­— с каким-то камушком на цепочке. Все напряженно смотрели то на меня, то на камушек.

— Не нечисть, — пробасил мужик.

И вдруг меня окатило водой. Целой бадьей холодной воды.

— Да как вы смеете? — процедила я, прикрывая руками груди и кое-что пониже. Шелковое платье прилипло и стало совсем прозрачным.

— Взаправду не нечисть, — загоготали мужики, масляно рассматривая меня.

Тут набежали бабы и начали своих мужиков шпынять, чтобы на чужих не заглядывались при живых-то женах. Одна накинула на меня шаль и увела в сторонку.