– Это возможно? – спросил Ганцзалин.

Далай-лама пожал плечами – удивительно было видеть эту привычную европейскую повадку в тибетском первосвященнике.

– Кто знает, – сказал он, – кто знает… Предание гласит, что возможно, но мы будем первыми на этом пути. Трудность еще и в том, что если попытка наша провалится, Дэ Шань уже никогда не воплотится в этом мире.

– Не воплотится? Что же с ним тогда будет? – робко спросил Ганцзалин.

– Что угодно, – сухо отвечал Тхуптэ́н Гьяцо́. – Он может заблудиться в одном из нечистых миров – в адском мире, в мире демонов, в мире животных. Может застрять в бардо перехода от жизни к смерти, может создать свой мир, в котором его сознание будет разворачиваться бесконечно и бесплодно. Для нас же это будет означать, что еще одним пробужденным на земле окажется меньше.

Ганцзалин нахмурился: меньше? Это значит, что он никогда не увидит хозяина?

Наимудрейший поморщился.

– Ты и так его не увидишь, – сказал он раздраженно. – Если Дэ Шань переродится где-то и когда-то, тебя наверняка там не будет. А сейчас, говоря языком профанов, мы попытаемся вдохнуть в него жизнь. Это будет тот же самый Дэ Шань, только прошедший бардо. Впрочем, он, скорее всего, ничего не запомнит. Иногда бодхисаттвы вспоминают свои прошлые жизни, но прошлые смерти они, как правило, не помнят.

Несколько секунд Ганцзалин размышлял, потом поднял голову и посмотрел на владыку Тибета.

– Хорошо, – сказал он, – хорошо. Я согласен.

Тхуптэн Гьяцо неожиданно развеселился.

– Он согласен, – смеялся Далай-лама, – подумать только, он согласен! Да кто же спрашивает твоего согласия, когда на весах находятся судьбы мира?

– Я имею право высказать мнение, я – самый близкий ему человек, – хмуро сказал Ганцзалин.

Далай-лама неожиданно перестал смеяться, смотрел на Ганцзалина серьезно. Глаза владыки показались ему сейчас острее любого, самой острого копья, они ранили навылет. Но страшнее глаз этих оказались его слова.

– Нет, – сказал Тхуптэн Гьяцо, – ты не самый близкий. У Дэ Шаня есть человек ближе, только он об этом не знает. Это раз. И второе – ты и не человек вовсе. Ты демон, выпущенный из ада, чтобы сопровождать пробужденного.

Ганцзалин открыл рот.

– Что? Какой демон? – недоуменно спросил он. – Как я могу быть демоном?

Далай-лама сурово отвечал ему, что только демоном он и может быть. Согласно традиции, переродившихся бодхисаттв и арха́тов обычно сопровождают свирепые существа, они должны оберегать пробужденных. Существа эти – хранители, только потому им и позволено переродиться в нашем мире. Иногда они выглядят как люди, иногда – как дикие звери.

– Ты наверняка видел изваяния архатов, сопровождаемых тиграми, – сказал Далай-лама. – Это и есть демоны-хранители.

Оказалось, что независимо от формы, принимаемой хранителями, они всегда надежные спутники пробужденного и готовы отдать за него жизнь. Ведьмы, узнав об этой традиции, решили обзавестись своими демонами, которых они называют фамилья́рами. Обычно это кошки, совы, вороны и так далее. Но, разумеется, до настоящих демонов им так же далеко, как ведьмам – до бодхисаттв.

– Неужели ты никогда не удивлялся своей поистине нечеловеческой ярости и свирепости? – Далай-лама смотрел на Ганцзалина с неожиданным интересом.

Помощник Загорского поморщился: он не всегда был яростен и свиреп.

– Разумеется, – усмехнулся первосвященник. – Человеческая плоть – могучий сосуд, он подчиняет любой дух. Чтобы пробудить истинную твою природу, понадобились особенные обстоятельства. Давай-ка угадаю: когда ты был молод, погиб человек, которого ты любил больше жизни…