– Работал, – просто ответил почтенный Валехо, – я главный королевский архивариус Рипена. Архивы – это мое дело. Каждому документу нужен перевод, а я ведь знаю все языки континента и прилегающих островов, и каждому документу нужно отвести место в хранилище, записать в каталог. Это большая работа. Она под силу только гендеру. Правда у меня уже есть помощник, тоже гендер. Но я с ним мало общаюсь. – Гендер сморщился, – очень много болтает не по делу. Я отвык.

– А разве Рипен не стал республикой уже пятьдесят лет назад? – удивилась девушка.

– Да, это была очень интересная история. Пятьдесят два года назад король Феру сам все подготовил и созвал государственный совет – я хорошо помню эти события, если хочешь, могу рассказать.

Атрелла помотала головой:

– Не надо. Я учила историю. Но если короля давно нет, то почему вы – королевский?

Они не заметили за разговором, как транспорт пошел, медленно набирая скорость.

– Так получилось, – сказал Ирваниэль. – Главные архивы находились со времен исхода в королевском замке в Тарборне, ведь с людьми из гибнущего Харанда в страну хлынул поток документов, книг, рукописей, чертежей. Вывозили все, что могли и успели захватить. И все это нужно было как-то сохранить. Вот тогда и был издан указ о создании королевского архива, а я получил назначение только через двести тридцать тригода после наложения проклятия на земли Харанда и начала исхода его жителей. До моего назначения все документы и артефакты складывали в подвале, даже не всегда записывая поступление. И я приступил к сортировке и переводу. Должность моя, какой была, такой и осталась – вот уже тысячу двести двадцать семь лет я – королевский архивариус.

Гендер уже дважды упомянул об исходе. Из истории Атрелла знала о том событии, что произошло чуть больше полутора тысяч лет назад. Выходило, что гендер Валехо был ровесником ему, а может, даже помнил Харанд еще до гибели?.. Все-таки нелюбовь ее к гендерам была не так велика, чтоб отказаться от общения со столь необычным попутчиком.

Ирваниэль все лежал на диванчике, иногда закрывал глаза и впадал в дрему. Впрочем, за его морщинами глаз было почти не видно. Он действительно не храпел, а из-за того, что и дыхание, и сердцебиение у гендеров редки, казалось, будто он умер.

Атрелла не стала беспокоить старика, примостилась у окошка и принялась смотреть на весеннюю природу центрального Рипена. Зеленела трава, выстилавшая землю вдоль дороги. Где-то внизу проплывали занятые своими делами люди, редкие постройки и сады, сады… еще не цветущие, но уже сплошь покрытые розовыми бутонами.

Прошло около часа.

Ирваниэль завозился на диване и, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Сначала поменять название моей должности забыли, а потом сохранили как память и, как говорите вы, молодые, – для прикола.

Атрелла повернулась к гендеру и кивнула:

– Действительно, прикольно. Только я это слово не люблю. Меня воспитывал отец, а он очень строгих правил и все школьные молодежные словечки не признает.

– А мама? – гендер произнес это слово с неожиданным чувством, очень тепло, – в каких вы отношениях?

– А маму я не помню. Мне сказали, что она умерла в родах от кровотечения. Это случается, почему-то иногда с литариями-лекарями.

Гендер не отреагировал на ее слова никак, он закрыл глаза и, покопавшись в памяти, предложил:

– Если тебе интересно, я могу кое-что рассказать о твоем отце, когда он был молод и учился в университете.

Атрелла подскочила от удивления:

– Вы его знали?

– Нет, не знал, – морщины на лице гендера обозначили улыбку. – Но я читал кое-какие документы и кое-что знаю о Витунге Орзмунде.