Граф молча вышел, но на сей раз присутствующие даже не ощутили волнения перед неизвестностью. Теперь они знали, были совершенно уверены, что предположения Флориани подтвердятся. От этого человека веяло такой непоколебимой уверенностью, что, слушая его, казалось – он не просто выстраивает логическую последовательность фактов, а излагает по порядку ход событий, которые при желании легко проверить.

И никто не удивился, когда граф вернулся и сообщил:

– Это действительно был ребенок, это он, все подтверждается.

– Вы видели полки, ухват?

– Да, полки были сняты с консолей, ухват до сих пор там.

Мадам де Дрё-Субиз воскликнула:

– Вы говорите – это он… Вы, наверное, хотели сказать – это его мать. Виновата Анриетта, она могла заставить сына…

– Нет, – возразил Флориани, – мать тут ни при чем.

– Перестаньте! Они жили в одной комнате, ребенок не мог действовать без ее ведома.

– Да, они жили в одной комнате, но все произошло в соседней комнате, ночью, когда мать спала.

– А ожерелье? – спросил граф. – Его бы нашли среди вещей мальчика.

– Простите, но ведь он выходил из дома. В то утро, когда вы застали его сидящим за столиком, он уже вернулся из школы, и, возможно, вместо того, чтобы тратить силы и подозревать ни в чем не повинную мать, полицейские должны были обыскать письменный стол мальчика, порыться в его учебниках.

– Допустим, но разве две тысячи франков, которые Анриетта ежегодно получала, не доказывают, что она была сообщницей?

– Будь она сообщницей, то разве стала бы благодарить вас за эти деньги? К тому же ведь за ней следили. А вот мальчик был свободен, он спокойно мог сбегать в соседний городок, найти какого-то перекупщика и задешево отдать ему сперва один бриллиант, потом второй, в зависимости от необходимости… при условии, что деньги будут отправлены из Парижа, и тогда процедура повторится на следующий год.

Необъяснимое ощущение неловкости овладело супругами де Дрё-Субиз и гостями. И в самом деле, в тоне, в манерах Флориани сквозила не только уверенность, которая изначально так раздражала графа. Это напоминало иронию, скорее враждебную, нежели дружескую и сочувственную, как подобало бы в данном случае.

Граф натужно рассмеялся:

– До чего же все ловко придумано, поздравляю! У вас богатейшее воображение!

– Вовсе нет, – воскликнул Флориани совершенно серьезно, – я ничего не выдумываю, а лишь воспроизвожу события, которые должны были происходить именно так, как я их представил.

– Но откуда вам о них известно?

– Только из того, что вы сами мне рассказали. Я могу вообразить, как жили мать и сын в той глухой провинции, как мать заболела, как мальчик с помощью всяческих уловок и хитростей пытался продать камни и спасти мать или, по крайней мере, облегчить ее последние страдания. Но болезнь взяла верх. Она умерла. Проходят годы. Мальчик вырос, стал мужчиной. И вот тогда – на сей раз я охотно признаю, что даю волю своему воображению, – представим себе, что этот мужчина испытывает потребность вернуться туда, где он провел детство, найти и вновь увидеть тех, кто подозревал и обвинил его мать… Подумайте, какой невероятно интересной могла бы оказаться подобная встреча в старинном доме, где развертывалась эта драма!

После этих слов на какое-то время воцарилось тревожное молчание, а на лицах супругов де Дрё можно было прочесть отчаянное стремление понять смысл этих слов, но вместе с тем ужас и боязнь понять их. Граф пробормотал:

– Так кто вы такой, месье?

– Я? Кавалер Флориани, мы с вами встречались в Палермо, и вы уже не раз приглашали меня к себе.