Когда шаги затихли, Сашенька принялась развивать успех:

– Итак, убивал Осетров. Он же и голову тебе подкинул?

– Коли знаете, почему не арестуете? – с горечью промычал Антип. – Денег дал?

– Да говорю тебе, я не из сыскного! Из газеты. Про убийц пишу и грабителей. Может, читал? Законник моя фамилия!

– Да неграмотный я. Говорил брат: «Учись, Антипка», а я будто знал, что с бритой головой по тракту побреду.

– Хоронить себя не спеши! Даст Бог, вытащим! Если подсобишь, конечно. Знать-то я про Осетрова знаю, а вот доказать не могу. Поможешь?

– Как? Я при убийстве не присутствовал. А кабы присутствовал, все одно здесь бы сидел. – Антип вдруг вскочил: – В клочья аспида бы порвал! Сидор мне… Кабы не Сидор, вспухли бы мы с мамкой с голодухи! Когда батя наш на пожаре погиб, Сидор в Москву пошел, сидельцем в лавку пристроился. Одиннадцать ему было, а мне пять. Уж не знаю, как он зарабатывать умудрялся, сидельцы ведь за прокорм служат, может, и воровал, но деньги нам с мамкой каждый месяц посылал. А мне наказывал, чтобы я у попа учился. Но я, телепень, только счет освоил. Потом Сидор в Петербург подался, здесь платят лучше – столица. Как в приказчики выбился, стал меня звать. Три года звал, а я все отнекивался, ждал, пока Маруся подрастет. Мне десять, а ей восемь было, когда поклялись друг другу, что обвенчаемся.

– А правда, что Сидор к Марусе приставал? – вдруг усомнилась Тарусова.

– Правда, – вздохнул арестант. – По пьяни Сидор дурной… был. Маруська-то моя – писаной красы. Всем мужикам нравится. И ему тоже. Эх, братуха…

Антип снова зарыдал. Сашенька молчала, терпеливо ждала, пока успокоится. Наконец Муравкин вытер рукавом слезы, вздохнул тяжело и сказал:

– Зря вы пришли, барыня! Ничего я не знаю. Невиновность свою доказать не могу.

– Э-э-э! Нельзя руки опускать!

– А я не опускаю. Как с каторги сбегу, с Осетровым, кумом моим любезным, за все рассчитаюсь! Шкуру с живого спущу. Ноги-руки по кускам сломаю. Смерть ему счастьем покажется.

– Не бери греха на душу! Даже не думай про такое! Шансы вытащить тебя имеются, понимаешь? Расскажи-ка все-все-все по порядку! Для начала: как Осетров к тебе в тюрьму приходил?

– Ну как? Обниматься не лез. Сказал, что раз голова в моем доме найдена, все одно виновным сочтут. Так уж лучше признаться, послабление за то от властей выйдет. А от него помощь – семью мою будет содержать, пока я на каторге парюсь. Маруся, мол, красавица, нельзя ей за мной следовать[30], иваны[31] как пить дать отобьют, да и Петька в Сибири не выживет.

– И ты согласился? – искренне удивилась Сашенька. До чего простак!

– А что было делать? Калина сказал, что Живолупова моих с фатеры выгнала, денег не вернула, жить им негде, жрать нечего. Если буду отпираться, помогать не станет. Я подумал-подумал и признался.

– Ну что ж ты, Антип!

– Я ж неопытный! Первый раз на царевой даче[32]. Понадеялся, что не сегодня завтра настоящего убийцу поймают, а пока хоть Маруся с Петькой голодать не будут. Это потом уж Каланча мне растолковал, что, как только я сознался, полиция искать и перестала.

– Да кто такой этот Каланча?

– Знающий человек. Пятый раз в Сибирь пойдет. Он про Калину все мне по полочкам разложил. Зачем, мол, Осетров тебя к признанию принуждал? А? А потому что сам убийца и есть.

– Ну вот – так на суде и скажешь!

– А кто поверит? Я собственноручно крест на бумаге ставил! Решат, что выворачиваюсь. Нет уж… Попал в котел – не чирикай!

– Тебе, может, и не поверят, а адвокату поверят.

– Облакату? Вы его видели?

– Нет, – на всякий случай соврала Сашенька.