– О!! А вот и удобства!!! Ничем не хуже городских, между прочим… И посмотрела на меня с вызовом, будто предупреждая мои возражения на этот счет. Возражений у меня не было, и она, закрыв дверь, ведущую к «удобствам», тяжело вздохнула.

– Ну и чего…? Вот так возьмем и просто завалимся спать? – Взгляд ее, обращенный ко мне выражал надежду.

Ох ты, Господи… Как можно суровее, я проговорила:

– Можем не просто… Можем сложно, но спать, как ты выразилась, завалимся. Мне завтра на работу ни свет ни заря вставать, и целый день по лесам скакать. Так что, ты можешь заняться танцами, йогой, раскладываньем пасьянса, но делай это как можно тише, чтобы не мешать мне спать.

И, не дожидаясь ее ответа, кинув свои нехитрые пожитки возле сундука, направилась в комнату «с удобствами». Пока я там «удобствовала», Валентина развила бурную деятельность. Вытащила постельное белье из сундука. Добралась она до самого дна сего предмета мебели. Не знаю, что она там хотела обнаружить, но судя по ее кислой физиономии, не обнаружила. Спрашивать же ее об этом я поостереглась, дабы не вызвать новую волну дискуссий. Пока я заправляла постель, она быстренько обследовала «удобства» более предметно, так сказать, и выйдя, с тяжелым вздохом проговорила:

– Скучная ты, Полиночка, стала… Ни романтизма в тебе, ни авантюризма…

Я сдержанно рыкнула, залезая под тонкое одеяло:

– Зато, у тебя его на двоих в избытке. Особенно, авантюризма… А мне так прошлого раза за глаза хватило… – И, повернувшись на бок, ворчливо закончила: – Все, спокойной ночи… – И закрыла глаза, изображая крепкий и здоровый сон, навалившийся на меня немедленно.

Валентина еще походила по комнате, невесть что разглядывая, поворчала на тихий скрип полов, мол, надо Егору намекнуть, чтобы с мастерами построже был, отодвинула шторы и выглянула в окно. Но, видимо, ничего интересного там не обнаружив, выключила свет и с тяжелым вздохом улеглась рядом со мной. Но ей все равно не спалось, и она, сначала принялась ворочаться с боку на бок так, что мне захотелось ей врезать подзатыльник, а потом, наконец, «угнездившись», попробовала поприставать ко мне.

– Полиночка, ты спишь? – Принялась она шипеть мне на ухо зловещим шепотом.

Я мужественно держалась, не отвечая ей и не подавая признаков жизни, понимая, что иначе ее не угомонить. Поворочавшись еще немного и демонстративно повздыхав, она, в конце концов, затихла.

Честно говоря, сна у меня не было ни в одном глазу. Просто, я была сейчас не расположена к разговорам. То ли дом на меня, с его воспоминаниями, так повлиял, то ли на мне сказывалось влияние нового места, то ли мешала та самая неясная тревога, которая с самого утра мне не давала покоя, угнездившаяся червяком-короедом где-то в районе сердца. Чтобы как-то избавиться от всего этого, я стала прислушиваться к ночным звукам. Вот, на лугу перед домом всхрапнула Ярка, где-то в углу под самым плинтусом завелся сверчок, ночное уханье совы долетело откуда-то из леса. Ничего необычного, все, как всегда: успокаивающе и безмятежно. Под эти звуки, незаметно для себя, я, наконец, заснула.

Мне снилось, что я, незримая, стою опять в том большом овальном зале со сводчатым потолком, подпираемом колоннами из белого камня, и огромными металлическими подсвечниками, стоявшими вдоль стен. Толстые свечи в них горели зеленоватым пламенем, источая едва заметный аромат трав. Но никаких сундуков, как в прошлый раз, по углам не было. На каменном постаменте, больше похожим на трон, сидел старец в длинных белых одеждах. Костистыми пальцами он сжимал посох с фигурой филина на его навершии, а перед ним, на холодных каменных плитах, на коленях стоял человек в каких-то темных диковинных одеждах, больше напоминавших какое-то рванье. По краям возвышения, немного чуть позади, стояли два человека в коричневых воинских одеяниях, вооруженные только короткими сулицами. Лица их были суровы и непроницаемы. Они бесстрастно взирали на коленопреклоненного человека, лица которого я не могла рассмотреть. А старец говорил: