– Хорошая идея, мужики! – улыбаясь и кивая, отреагировал Яровой. – Как я понимаю, в клубе вы комнату себе уже присмотрели и с завхозом этот вопрос обговорили?

– Естественно! Там есть маленькая каморка, квадратов шесть, где хранятся музыкальные инструменты.

– Замечательно. Список участников мне предоставьте, и я быстро согласую ваше мероприятие.

– Вот, пожалуйста! – Гриша достал свернутый вчетверо лист бумаги со списком евреев, отбывающих наказание в колонии.

– Уже готов? – удивленно спросил Яровой и принялся внимательно изучать фамилии из списка. – Жмурин? – переспросил он и, оторвавшись от листа, уставился на просителей.

– Да, – спокойно ответил Григорий. – Матвей Романович еврей и имеет право на свободное вероисповедание.

– Ну, не знаю… – задумчиво произнес главный отрядник. – Эту фамилию мне надо согласовывать с начальством. А ты сам-то, Григорий, какое отношение имеешь к еврейству?

– Я? – с удивлением переспросил Тополев. – Непосредственное. Я единственный в этом лагере, кто имеет гражданство Израиля, и, по-хорошему, могу настаивать на визите ко мне консула для контроля за соблюдением моих прав.

– Не надо консула! Я почти уверен, что ваш вопрос будет решен положительно.

– И относительно Жмурина тоже, надеюсь? – настойчиво переспросил Гриша.

– Думаю, да, – после небольшой паузы ответил Яровой.

Когда Тополев и Нафталиев покинули помещение вахты, Толик пожал Грише руку и с большим уважением сказал:

– Хорошо, что мы с тобой вдвоем к нему пошли! Я бы не смог сказать так юридически грамотно и настойчиво. Мне кажется, они тебя побаиваются. Ты что, юрист, что ли?

– Нет, но в тюрьме пришлось перелопатить весь уголовный кодекс, УПК37 и УИК38, так что свои права и их обязанности я знаю очень хорошо. А самое главное, я знаю их болевые точки в виде уполномоченных по правам человека, прокуратуры, различных наблюдательных комиссий и религиозных деятелей.

В четверг вечером Анатолий зашел в восьмой отряд и радостно сообщил Иосифу и Грише, что вопрос с синагогой решен положительно и в ближайшую субботу в одиннадцать утра они могут смело приходить в клуб на первое собрание. Он пообещал привезти остальных с черной стороны, в том числе и Матвея, которого тоже утвердили.

Сразу после субботнего завтрака Григорий зашел на кухню в столовую и забрал два десятка вареных яиц, три жареных курицы и три больших лаваша. Батон заранее договорился с поварами, и те за пять тысяч рублей наготовили все по списку. Загрузив продукты в большую клеенчатую сумку, Гриша спрятался в колонне возвращавшихся после приема пищи мужиков из тринадцатого отряда и относительно безопасно дошел до своего барака. Приходилось прятать баул не только от сотрудников администрации, запрещающих употреблять пищу в не отведенных для этого местах, но и от зорких глаз блатных, которые могли навалять за крысятничество с кухни без их разрешения. Работники столовой, продающие еду налево, конечно, больше всего опасались Кремля, поэтому стремились торговать в основном с красными, которые их не сдавали, да и расплачивались всегда четко и вовремя.

В выходные дни утренние проверки затягивались иногда до полудня, вот и в этот раз Толик смог привезти Жмурина только после одиннадцати часов. В маленькой комнатке клуба их уже ожидали Лернер, Кикозашвили, Переверзев, Будянский, Гофман и Тополев. Вместе с пришедшими их стало восемь. Все спокойно разместились на стульях, расставленных по периметру помещения. Миша зажег несколько свечей, принесенных Гришей из православной церкви при колонии, и предложил всем еще раз познакомиться, хотя почти все уже друг друга знали или, по крайней мере, слышали о существовании. Затем, раскрыв Тору на странице, закрепленной закладкой, Лернер окинул всех взглядом и произнес: