Дружба с Анной у Марьям сложилась как-то сама по себе. Молодую девушку вместе с другими загнали в их барак. Для Анны не нашлось свободной лежанки, такое часто случалось, она села прямо на пол и свернулась клубочком. Марьям стало как-то удивительно жаль эту совсем еще молодую девчонку, та была совсем еще ребенок, она подняла ее и привела к себе. Марьям так отощала, что места на ее лежанке хватало на двоих. Анна так же, как и Марьям, умела шить, и ее определили в их барак. Высокая светловолосая девушка с голубыми глазами цвета ясного неба. В ее глазах Марьям видела надежду на то, что жизнь не закончится в этом аду, что все еще изменится, а они не твари и ничтожества, которые не имеют права на жизнь, как их каждый день убеждает лагерная охрана, а настоящие обычные люди, люди, которых создал Господь, которые имеют право на жизнь и счастье. И будут жить. А волосы цвета спелой ржи успокаивали Марьям. Она закрывала глаза и вздыхала их аромат, который с каждым днем становился все затхлее, но осознание того, что это аромат именно волос Анны, что она рядом, живая, успокаивало Марьям, давало ей душевный покой. Девушки были не разлей вода. Здесь, в этом аду на земле, их объединило общее горе, и они нашли друг в друге близкого, родного человека.

– Сегодня ровно год, как наша великая армия захватила Севастополь, – на ломанном русском с сильным акцентом говорил Густав, эсэсовец, в обязанности которого входила агитация и общение с заключенными, – я поздравляю вас с этим великим днем, и в честь праздника севастопольцам предоставляется великая возможность прослужить Третьему рейху, доктор Менгеле приглашает вас в свою лабораторию.

При этих словах в глазах Марьям потемнело, она пошатнулась и упала бы, но Анна поддержала ее. Они знали, кто такой доктор Менгеле и чем для заключенных заканчиваются его приглашения.

– Все севастопольцы два шага вперед, – услышала Марьям как сквозь прострацию все тот же голос Густава.