Началась зима. Декабрь уже шел на исход. Лизе казалось, что итальянцы насмехаются над природою, когда именуют зимою то благостное тепло, кое царило вокруг. В садах стояли вечнозеленые деревья, светило и грело солнце.

Случались, разумеется, и ненастья. Вдруг налетал с севера трамонтана – сильный, мучительный, студеный ветер, приносивший дожди, которые обивали наземь померанцевые цветы… В один из таких нежданно ветреных дней заболела Августа.

Сделалось это до крайности нелепо. Как-то раз на Испанской лестнице Августу, Лизу и Фальконе застиг вдруг ливень, да такой, что в считаные мгновения все вымокли до нитки. Скрыться было решительно некуда, оставалось только поскорее спускаться, чтобы в поджидающей карете умчаться домой – сушиться.

Тут и вышла незадача: ни Гаэтано, ни calessino на месте не оказалось. Дождь наконец прекратился, но налетел такой ветер, что зуб на зуб не попадал! Даже не верилось, что час назад было по-летнему тихо и тепло, почти жарко!.. Наконец-то явился Гаэтано, тоже мокрый и трясущийся, чтобы сообщить своим продрогшим господам: кто-то вытащил чеки из колес, так что calessino «обезножела».

Пока Фальконе бранил Гаэтано, пока искали наемный экипаж, пока сыскали его, пока ехали, обе дамы уже чихали и кашляли одна другой громче.

Лиза только тем и отделалась; Августа же, у которой поначалу даже легкого жару не было, на третий день обеспамятела и металась в бреду, хотя денно и нощно была рядом с нею верная Яганна Стефановна с теми же самыми настойками и припарками, коими она пользовала Августу с самого малолетства. А вот, поди ж ты, на сей раз ничего не помогало!

Чекина рвалась ходить за Августою, своей благодетельницей и спасительницей, но тут уж фрау Шмидт оказалась неколебима и не допустила ее к больной. Смилостивилась она, лишь когда после незаметно минувшего в печальных заботах Рождества Христова Чекина явилась к ней, смиренно прося передать милостивой госпоже княгине кипарисный крест, в который искуснейшим образом была вделана потемневшая от времени крохотная щепочка от Честнаго Креста Господня; реликвия была освящена в Афонском монастыре, что, безусловно, делало ее самой что ни на есть православнейшей и поистине бесценной. На вопрос, откуда у простой итальянки такая редкость, Чекина ответила, что один из ее дальних родственников – служка в церкви Санта-Мария Маджоре; как-то у него в доме умер богатый греческий купец, совершавший паломничество по святым местам всего христианского мира. Крест хранился у милосердного служки, подобравшего заболевшего паломника и закрывшего ему очи, а теперь он с охотою отдал его любимой племяннице, уверенный, что реликвия окажет благотворное воздействие на здоровье доброй синьоры Агостины.

Тут уж даже непреклонной фрау Шмидт нечего было возразить. И драгоценный крест надели на шею больной рядом с серебряным крестильным…

Чекина, наверное, ожидала, что состояние больной мгновенно улучшится. Правду сказать, Августа перестала впадать в беспамятство, почти прекратился бред; однако же она была все еще очень слаба; руки и лицо ее стали словно восковые, и она целые дни проводила в дремотном оцепенении, повергая в уныние всех домочадцев.

Пуще всех страдала от этого Лиза. На людях была она по-прежнему терпеливою, самоотверженною сиделкою, но внутренне возмущалась тем, что иного от нее будто бы и не ждали, будто бы и она попала теперь в ту же нерасторжимую зависимость от судьбы Августы.

Единственная из всех Чекина поняла, что происходит с Лизою. Молодая итальянка оказалась вовсе не такой уж наивной простушкой, каковой могла показаться, приседая перед Фальконе, терпя придирки фрау Шмидт или кокетничая с Гаэтано! Именно Чекина вдруг, как бы ни с того ни с сего, сказала Лизе, что, если дела так и дальше пойдут, на вилле Роза будет две больные вместо одной.