Волков не позволил.

– У нас есть все основания полагать, что Угарова перегнула палку в своей надзирательской деятельности. И пресекла или увидела нечто такое, что повлекло за собой чудовищный скандал. Но скандал не был обнародован. Из чего можно сделать вывод, что родители школьника были весьма влиятельными людьми на тот момент. И им удалось замять скандал, не привлекая внимания школьной общественности. Но ребенка они точно в этой школе не оставили. Это первая ниточка, Гришин. За нее стоит потянуть. А сейчас иди.

– Куда?

– Домой иди. Конец рабочего дня, капитан. Отдыхай. Завтра с утра поезжай в РОНО. И о результатах доложишь, – пробубнил указания Волков, так и не открыв глаз.

Гришин принялся нарочито громко двигать ящиками стола, хотя в этом не было никакой необходимости. Ключи от сейфа бились о дверцу, когда он ее запирал, как китовый хвост о сушу. У Волкова аж вена на виске вздулась от чудовищного грохота, которым Гришин старался его вывести из себя.

Но он всегда был крепким орешком. Он выдержит. Сейчас за капитаном закроется дверь. В кабинете станет тихо. И он наконец сложит в голове странную, казавшуюся Гришину нелепой картинку. У него всегда так бывало.

Он начинал обычно с центра. Мысленно рисовал ядро. В нем всегда располагались погибшие или выжившие пострадавшие. От ядра потом в разные стороны разбегались тонкие линии их контактов, знакомств, родства, каких-то ситуаций, случаев, незначительных происшествий. Эти линии, порой пересекающиеся между собой, порой бегущие параллельно, в конечном итоге превращались в искусную, созданную только им и только для себя паутину. И по ней Волков мысленно скользил, как паук, двигаясь то в одном, то в другом направлении…

– Что? – Он отвлекся и не услышал, о чем его спросил Гришин, вставший столбом у двери. – Что ты спросил, Сережа? Извини, задумался.

Спит небось, фыркнул мысленно Гришин. На всякого мудреца довольно простоты, вспомнилось вдруг! Можно сколько угодно делать мудрый вид и надувать щеки, в расследовании это не помогает. Уж он-то как никто об этом знал.

– Какой возраст примерно должен быть у ребенка, который перевелся в другую школу?

– Всех бери на карандаш, – ответил Волков.

И Гришин тут же напрягся. Неужели майору стало известно про его блокнот и тонко отточенный карандашик? Про его фиктивные записи?

– Но, товарищ майор, там их знаете сколько может быть! Это скорее всего кто-то из старшеклассников, так ведь?

– Не факт, Сережа. Не факт.

– Почему?

– С того времени прошло почти семнадцать лет, капитан. Ребенок вырос! И вполне созрел до мести, если все эти годы вынашивал ее в душе, – обронил Волков и открыл наконец глаза и глянул на Гришина. – Помнишь, да? Про блюдо, которое подают холодным?

– Ну да, – промямлил Гришин, хотя ни черта не вспомнил, откуда это.

– Так вот, просматривай всех, включая первоклашек…

А сегодня она неожиданно зашла в магазин детской одежды. Свернула под вывеску «Все для новорожденных». И долго перебирала в руках крохотные, почти кукольные одежки. Рассеянно перебирала, ничего такого сопливо-умильного не испытывая. Просто трогала нежнейший батистовый конверт в кружевах, брала в руки малюсенькие носочки, ползунки и распашонки и думала…

Черт, как же все дорого! Это же сколько нужно потратить, чтобы просто забрать ребенка из родильного дома?! А потом?! Он же станет вырастать из всех тряпок. Не успеешь купить что-то, а оно уже мало!

Маша помнила, как вечно ворчала ее мать по этому поводу. Как в бешенстве кидала в ее сторону туфли перед первым сентября, когда они оказывались Маше малы.