Он поначалу нам ничего не рассказывал, а потом выяснилось, что наш Дима в первую Чеченскую кампанию участвовал в штурме Грозного и воевал там еще целых четыре месяца. Сам он был во взводе минером, может, поэтому и жив остался. За это время состав их взвода обновлялся трижды, а Диме повезло, ни царапины. Вышел его срок службы, вернулся парень домой и постарался полностью выбросить из памяти войну, но через три года она его все равно настигла.

– Не могу, – говорит, – глаза закрою, и понеслось. Взрывы, крики, плач детей, куски человеческих тел и кровь, всюду кровь. Вот только водка и помогает забыться.

Короче, уволили нашего Диму, а психиатр поставил диагноз – «чеченский синдром».

Сколько на нашей памяти было таких синдромов – и «вьетнамский», и «афганский», а вот теперь еще и «чеченский». Очень часто приходится слышать, что вот, мол, возвращаются солдаты с войны. Вроде и жить по-людски хотят, а ничего не получается. И, как правило, начинают пить. Мы их не понимаем, думаем, что пьют они из баловства, а те, оказывается, от страха бегут, война начинает «догонять». И не только во снах, но и наяву.

Мой знакомый священник, сам из «краповых беретов», в свое время многие горячие точки прошел. Спрашиваю его:

– Батя, почему так? Почему наши отцы, отвоевав по нескольку лет, вернулись к мирной жизни, почему они не спились, почему не было массового «германского» синдрома? Почему сегодняшние парни так легко сгорают после войны?

– Я тоже часто об этом думаю, – ответил он, – у наших отцов еще дух был. И воспитаны они были по-другому, а сегодня ну что молодежь видит, только эту злобу по телевизору. Раньше Родину учили любить, а сейчас все «бабки» зарабатывают. Раньше за Отечество воевали, а теперь? Что война, что компьютерная игра. Жестокости стало много. Русский солдат был христианином, молился, а нынешний? Иногда встречаюсь со своими боевыми товарищами, так порой слышу: «Если бы ты раньше не был нашим, то мы с тобой, попом, и за стол бы никогда не сели». Есть такая штука у каждого из нас в душе, совесть называется. На войне о ней, кажется, можно и забыть, но потом, через время, она начинает заявлять о себе даже у самых, казалось бы, конченых отморозков. Нельзя даже на войне, когда вроде бы все дозволено, переходить границу. Нельзя убивать детей, женщин, стариков, «догоняет» все это потом.

Я вспомнил одного своего товарища, мы работали вместе. Однажды он в разговоре о достоинствах автомата Калашникова рассказал мне, как они с другом пристреливали свои автоматы по головам афганских женщин, что в это время шли за водой. Причем рассказал это так, между прочим, именно восхищаясь качествами самого автомата:

– Короткими очередями за пятьсот метров голову напрочь отрывает!

Я его потом с женой и сыном видел, хорошая семья. Идут не спеша, гуляют, он жену за плечи обнимает, впереди дитя бежит. Может, у тех, на чьих головах автоматы проверяли, тоже дети были? Не знаю, как там у него дальше по жизни сложилось. Хотя я, наверное, слишком впечатлительный.

Как-то владыка, а он сам из троицких монахов, рассказал нам о том, как до сих пор в лавре рассказывают о том самом известном приезде Димитрия, будущего Донского, к преподобному Сергию. Ведь великий князь взял монастырь чуть ли не в осаду, требуя от святого, во-первых, благословить его на битву с Мамаем, а во-вторых, откомандировать в мир схимников Александра и Андрея, бывших Пересвета и Ослябю. Дело в том, что эти монахи в миру были боярами и опытными воинами. И их помощь понадобилась князю в такой ответственный момент именно в боевом строю. По всей видимости, Пересвет и Ослябя, овдовев и вырастив детей, не стали искать утех с девицами, хотя, наверное, могли себе это позволить, а ушли в монастырь. Благочестие было в народе, вспомнить хотя бы родителей преподобного Сергия или преподобного Александра Свирского. Под старость было в обычае уходить в монастырь. Молился народ, каялся. Готовились к встрече с Богом. Кто тогда слышал о каких-то там «синдромах».