ЭНТОНИ: Здравствуй, Кэрэмел, рад тебя видеть. Нам требовалась небольшая разрядка.

МОРИ: Ты опоздал. Гонялся за почтальоном по кварталу? Мы тут как раз обсуждали твой характер.

ДИК (вперив в ЭНТОНИ взгляд яркого глаза): Что ты сказал? Повтори еще раз, я запишу. Сегодня днем одолел три тысячи слов из первой части романа.

МОРИ: Благородный эстет. А я тут наливался алкоголем.

ДИК: Не сомневаюсь. Готов поспорить, вы уже час сидите здесь и беседуете о выпивке.

ЭНТОНИ: Мы никогда не напиваемся до бесчувствия, мой безбородый юнец.

МОРИ: Мы никогда не приходим домой с дамами, с которыми знакомимся под мухой.

ЭНТОНИ: Все наши сборища проникнуты духом высокого благородства.

ДИК: Те, кто хвастается своим умением пить, выглядят особенно глупо. Беда в том, что вы оба застряли в восемнадцатом веке. Школа старых английских сквайров. Вы тихо и мирно пьете до тех пор, пока не падаете под стол. Никогда не веселитесь как следует. Нет, так тоже не годится.

ЭНТОНИ: Готов поспорить, это из шестой главы.

ДИК: Собираетесь в театр?

МОРИ: Да. Мы намерены провести вечер в глубоких раздумьях о жизненных проблемах. Эта постановка лаконично называется «Женщина». Предполагаю, что ее ждет «расплата».

ЭНТОНИ: Боже, так вот что это такое? Давайте снова пойдем на «Фоллис»[13].

МОРИ: Я устал от этой постановки. Видел ее уже три раза. (Обращаясь к ДИКУ): В первый раз мы вышли на улицу после первого акта и нашли потрясающий бар. Когда вернулись обратно, то попали не в тот театр.

ЭНТОНИ: Провели большой диспут с испуганной молодой парой, якобы занявшей наши места.

ДИК (как будто обращаясь к себе): Думаю… когда я закончу другой роман, напишу пьесу и, возможно, книгу рассказов, то буду работать над музыкальной комедией.

МОРИ: Я знаю – с интеллектуальными стихами, которые никто не будет слушать. И все критики будут стенать и ворчать о добром старом «Пинафоре»[14]. А я все так же буду бессмысленной блистательной фигурой в бессмысленном мире.

ДИК (напыщенно): Искусство не бессмысленно.

МОРИ: Оно бессмысленно само по себе, но обретает смысл, когда пытается сделать жизнь менее бессмысленной.

ЭНТОНИ: Иными словами, Дик, ты выступаешь перед большой трибуной, наполненной призраками.

МОРИ: Так или иначе, дай им хорошее представление.

ЭНТОНИ (обращаясь к МОРИ): С другой стороны, если мир лишен смысла, зачем что-то писать? Сама попытка наделить его предназначением является бесцельной.

ДИК: Даже признавая все это, можно быть честным прагматиком и дать бедняку волю к жизни. Вы бы хотели, чтобы все вокруг прониклись вашей софистской гнилью?

ЭНТОНИ: Полагаю, что да.

МОРИ: Нет, сэр! Я считаю, что всех в Америке, кроме тысячи избранных, необходимо принудить к принятию жесточайшей системы морали – например, римско-католической. Я не жалуюсь на общепринятую мораль. Скорее, мне жаль посредственных еретиков, которые хватаются за софистические находки и становятся в позу нравственной свободы, никоим образом не соответствующую их умственным способностям.

(В этот момент подают суп, и все, что МОРИ хотел добавить к сказанному, оказывается навеки утраченным.)

Потом они посетили билетного спекулянта и втридорога приобрели билеты на новую музыкальную комедию «Веселые шалости». Они немного задержались в фойе театра, наблюдая за толпой зрителей, приходивших на премьеру. Здесь были мириады дамских накидок, сшитых из многоцветных шелков и мехов; драгоценности, красовавшиеся на руках и шеях; капли сережек в мочках бело-розовых ушей; бесчисленные муаровые ленты, мерцавшие на бесчисленных шелковых шляпках; золотистые, бронзовые, красные и лаково-черные туфли; высокие, плотно уложенные прически у многих женщин и прилизанные, сбрызнутые водой волосы холеных мужчин, но прежде всего – накатывающие, текучие, вспененные, говорливые, хихикающие волны радостного моря людей, блистающим потоком вливавшихся в рукотворное озеро смеха…