Она проснулась, как от толчка, и сразу поняла, что уже стемнело. Перед алтарем пылало бесчисленное множество свечей. Священники глубокими звучными голосами пели Miserere![4] Молящиеся подхватывали нестройным хором.

Сара стояла на коленях возле Катрин, беззвучно шевеля губами, затем оглянулась, и глаза ее вдруг заблестели.

– Пойдем, – сказала она, поднимаясь, – нас ждут.

Ансельм и Готье стояли на паперти, не входя в собор. Еще днем небо было голубым и ясным, но в сумерках его затянули грозовые облака. Было невыносимо жарко и душно, особенно после прохлады, царившей в соборе. Над городом стоял тяжелый запах дыма. Везде жгли ароматические травы и даже благовония, а на площади перед епископским дворцом по-прежнему полыхал костер, к которому подносили новые трупы. В городе пахло елеем и смертью, могильная тишина обвивала его, точно саваном, и Катрин, не осмеливаясь говорить громко, прошептала:

– Куда мы пойдем?

– В кожевенный квартал, – также еле слышно ответил Готье, – наш единственный шанс – это пролезть через решетку, которая перегораживает реку. Мы с Ансельмом были там и убедились, что охрана не поставлена.

Маленькая группа вышла из громадной белесой тени собора и углубилась в запутанный лабиринт старых улиц. Проходя мимо домов, они иногда слышали обрывки молитвы или рыдания.

Вскоре они оказались у подножия холма, рядом с рекой. Здесь располагались дубильни и сукновальни. Ансельм, который, чутко прислушиваясь, шел впереди, остановился у небольшого кривого мостика и показал им узкую дверь, пробитую в городской стене. Сейчас она была, естественно, замурована.

– Этот ход называется Телячьим лазом, – прошептал он. – Решетка прямо под ним.

Действительно, внизу проходил один из рукавов Эвра, перегороженный решеткой.

– Нужно спуститься в воду, – сказал Готье, – я вырву прут, чтобы мы могли пройти. К счастью, Телячий лаз все еще не охраняется. В этом месте слишком высокие стены.

Ансельм, вытащив из кармана какой-то длинный предмет, протянул его нормандцу.

– Возьми лучше пилку. Желаю удачи! И да хранит вас Господь!

– Вы не пойдете с нами? – удивилась Катрин. Она скорей угадала, нежели увидела улыбку и изящный поклон их странного знакомца.

– Нет, прекрасная дама, пока я останусь здесь. Я уже привык.

– А… а как же чума?

– Подумаешь! Чума уйдет, как пришла. Я обязательно выживу.

Он вновь поклонился и, не оглядываясь, двинулся большими шагами вверх по переулку. Готье уже спустился в воду, и Катрин слышала скрежет пилки, вгрызающейся в прут. К счастью, вода поднялась не очень высоко, но Готье приходилось работать, стоя почти по горло в воде, и ему приходилось трудно. Катрин невольно вздрогнула. Эти прутья казались такими огромными! Однако Готье, сжав зубы, пилил, вкладывая в работу холодное бешенство человека, которого внезапно лишили свободы.

Катрин ничего не сказала Саре об утреннем приключении. Признаться в этом было почему-то стыдно, а кроме того, она ни за что на свете не призналась бы цыганке, как обернулось дело между ней и Готье. Сара бы раскричалась, разохалась, стала бы нападать на нормандца и кричать, что только чудо спасло Катрин, хотя она, Сара, ее не раз предупреждала. Сама же молодая женщина после этого происшествия чувствовала себя с великаном гораздо увереннее. Теперь она знала, что Готье ее любит, но в то же время убедилась, как он умеет владеть собой и обуздывать даже самые неистовые желания. Отныне это будет их общей тайной, и никому она ее не выдаст! Возможно, также потому, что испытала мимолетное томление, желание уступить этой мощной страсти.