– О! – сказала Сара, задыхаясь от негодования. – Это уж слишком!

– Почему? – возразила Катрин. – Каждый благодарит чем может!

– Пусть так, но посмотри на них… посмотри на эту девку: она же готова отдаться ему прямо сейчас!

Сара была права, и Катрин помимо воли нахмурилась. Белокурая нормандка была красива; пышное розово-матовое, словно мрамор, тело дышало чувственностью, и, видя, как руки мужчины легли ей на бедра, Катрин почувствовала, что к горлу у нее подступает комок. Однако она неверно поняла значение этого жеста. Великан ласково отстранил от себя спасенную женщину, чмокнул ее в лоб и, не оглядывась, побежал к реке. Крестьянка глядела ему вслед с изумлением, затем махнула рукой и позвала. Но он уже бросился в воду, и она, полунедоумевающе-полупрезрительно пожав плечами, двинулась к рощице, где вскоре исчезла за деревьями.

– Пора! – сказала Сара, выводя лодку из камышей.

Через несколько секунд через борт перелез Готье. Он задыхался, вода струями стекала с одежды, но для Катрин у него уже была заготовлена улыбка. Сверкнули его белые крупные зубы.

– Ну вот, все кончено. Можем плыть дальше.

Сара не смогла удержаться: у нее язык чесался высказать все, что она думает.

– Браво! – молвила она с иронией. – Но отчего ж вы не приняли такого щедрого подарка?

Готье по-прежнему смотрел на Катрин и ответил ей, хотя она ничего не спрашивала.

– Чтобы не заставлять вас ждать. А иначе… почему бы и нет? Если жизнь что-то дарит, надо брать. Второго раза можно не дождаться.

– Чудесно! – вскричала уязвленная Сара. – Четыре трупа вам, конечно, ничуть бы не помешали?

Этот выпад Готье-Злосчастье не пожелал оставить без ответа. Соблаговолив наконец повернуться к Саре, он устремил на нее тяжелый взгляд.

– Любовь – родная сестра смерти. В наше жестокое время только они и имеют значение.

Нормандец вновь стал править лодкой, и она заскользила вперед под сенью зеленой листвы. Долгое время никто не нарушал молчания. Женщины, тесно прижавшись друг к другу, казалось, о чем-то глубоко задумались. Однако Катрин хотелось выяснить еще одну вещь. Она обернулась к Готье.

– Когда англичане прыгнули на тебя, ты крикнул, – сказала она, – и это было похоже на какой-то призыв, будто ты выкрикнул чье-то имя!

– Так оно и есть. Древние воины, что пришли с севера лебединым путем, испускали этот крик во время сражения. В моих жилах течет их кровь.

– Но ведь ты не рыцарь, ты даже не солдат, – заметила Катрин, и в голосе ее невольно проскользнула презрительная нотка, сразу же замеченная дровосеком.

– Что с того? Не все сыны древних королей моря очутились в замках, и я знаю многих благородных господ, чьи предки покорно склоняли спину под плеткой викинга. Сам я веду свой род от великого конунга Бьерна – Железные Бока, – добавил Готье с гордостью, ударив кулаком по груди, которая зазвенела, как барабан, – а потому имею право взывать к Одину в час битвы!

– К Одину?

– Это бог сражения! Я ведь говорил, что не христианин.

Желая показать, что разговор окончен и что больше он ничего не скажет, нормандец стал тихо напевать какую-то песню. Катрин отвернулась и встретилась глазами с Сарой. Ни одного слова не было сказано, но на сей раз Катрин ясно видела, что злость и раздражение цыганки исчезли бесследно. В ее темных глазах читалось удивление и что-то очень напоминающее восхищение.

Над ними с пронзительным криком пронесся стриж и вновь взметнулся навстречу солнцу. Лодка продолжала скользить по воде.

Когда начало темнеть, Готье стал присматривать место, подходящее для ночлега. После всех треволнений этого бурного дня женщины изнемогали от усталости, да и ему было пора отдохнуть. Наконец он причалил к песчаной косе неподалеку от разрушенной мельницы, которую почти не было видно из-за буйно разросшейся травы и зарослей кустарника.