Я медленно встала и неохотно пересела.

— Хорошо. Лягте на спину, вытяните ноги.

И это сделала. Стало интересно — а что дальше?

— Закройте глаза.

Не рискнула. Посмотрела на администратора — он возвышался надо мной, отбрасывая тень. Только сейчас я поняла, что в избе светло, но нет ни одной лампы.

— Я желаю вам только добра, Морена Владимировна. Закройте глаза.

Как-то не верилось. Вообще, тип подозрительный.

В дверь постучали. Я повернула голову — в кабинет заглянул тот самый спасатель Малибу, с которым мы столкнулись у входа в торговый центр.

— О, извините.

— Мы работаем, зайди попозже.

— Оке-эй… Только Алек, помни, ты обещал.

И спасатель Малибу закрыл за собой дверь.

— Что вы ему обещали? — спросила из любопытства.

— Не навредить. Закройте глаза.

Закрыла прежде, чем вспомнила о том, что не собиралась. Тут же открыла — администратора рядом не было.

Выпечкой запахло сильнее.

Повернула голову.

Возле печи шустрил кудрявый черноволосый мужчина. Кажется, пироги с черносливом — его рук дело.

— Ох, доченька… Маменька совсем захворала… — он нервно отёр руки о серо-бежевые штаны. — Ну ничего-ничего, справимся сами. Тебя бы только чем кормить, молоко-то пропало… — он обернулся на меня, краснощёкий, черноглазый, с крупными чертами лица и проседью в висках. Его рот расплылся в улыбке — не хватало пары зубов. — Утю-тю, ты ж моя булочка, — он пошевелил передо мной двумя пальцами, словно щекоча на расстоянии. — Красавица какая, сладость моя. Вот вырастешь, и что мне делать? Женихов отбивать придётся… А я ж совсем старый уже буду. Ну ничего, отдадим знахарке — её век долог! Будешь у неё травки-муравки учить, и никакой парень подойти не осмелится. Ты ж моя прелесть чернобровая!

Смотрела на мужчину со скепсисом. Грубить ему совсем не хотелось, но и эти сюсюкания… неловко как-то. Что за цирк вообще? И куда администратор делся?

Попыталась встать, но не получилось. Я пошевелила руками, но оказалась во что-то замотана.

— Ты ж моя непоседа! — мужчина подошёл ближе. Его огромные ладони казались больше моей головы. — Иди к бате на ручки. Крошечка.

Меня подняли, и принялись качать, как младенца. Я открыла было рот, но вместо слов вырвалось обиженное:

— У-у-а-а-а! У-у-а-а-а!

— Ох ты ж золотце, что же такое? Голодная, да? Надо к Филимоновне, у неё тоже дитятко, может, прикормит тебя…

Мужчина пошёл к двери. Всё вокруг страшно шаталось, казалось, меня сейчас стошнит. Завёрнутая в тиски, я не могла вырваться. Я не пыталась больше говорить — я кричала. Судорожно вдыхала, выгибалась, и кричала вновь.

Мужчина вышел на улицу, по глазам ударили яркие солнечные лучи.

На улице всё поменялось. Меня шатало, а перед глазами была только странная дуга и руки, держащие её.

Мы шли по лесу, потом подошли к избе. Знакомая какая-то…

Кажется, меня несла женщина. Да, точно женщина, уже в возрасте. Лет семьдесят ей, наверное, кожа морщинистая.

Она поднялась по крыльцу, вошла в избу, прошла её насквозь и вышла с другой стороны. Мы снова шли по улице, я видела кусочек неба, расчерченного электропроводами.

Шли, шли. Ехали. На мотоцикле. Шли. Меня поставили у какого-то здания. Женщина склонилась надо мной, её черты показались знакомыми. Кажется, когда-то она была настоящей красавицей.

— Ни друзей, ни семьи, ни любви. Ни друзей, ни семьи, ни любви, — заговорила она быстро. Её морщинистые пальцы с длинными твёрдыми ногтями прошлись по моему лицу. — Смерть на пятки ей наступи. Покрути-закрути и верни. Поведи её, поведи, — она очертила круг на моём лбу. — Чтобы нашею стать, надо боли повидать, надо страху повидать, надо горя повидать. Ей жизни не видать, дома не сыскать. Только срок нагрянет, всё на место встанет.