– Смотрите, что это? Там, там!

Мужчины обернулись – и остолбенели: из-за деревьев с противоположной стороны широкой просеки стремительно наползала, двигаясь наискосок, огромная плотная серо-коричневая туча, плывшая настолько низко и отдельно от других облаков, что можно было видеть небо не только вокруг – но и над нею, словно было это не облако, а мягкая, слоистая летающая тарелка идеально круглой формы. Оно слегка колебалось, будто живое и осмысленное, и, по мере приближения, становилось как бы видимым насквозь – а внутри него угадывалось то быстрое и хаотичное, то словно упорядоченное мелькание разнородных теней. Все замерли.

– Гроза идет? – мгновенно пересохшим ртом шепнул Станислав.

Все инстинктивно ждали потрясающего громового раската, но вместо него прямо из облака донесся отчетливый, гулкий и протяжный звук – будто стадо слонов подняло изящные хоботы и принялось призывно трубить над саванной. Трубный звук повторился в другой тональности. И еще. И еще. И каждый раз – по-разному. Было совершенно очевидно, что идет он именно из чудесного облака, словно там притаились загадочные небесные трубачи, крылатые и грозные. Облако неторопливо проплывало над просекой, где три изумленных человека окаменели на месте, задрав оглушенные головы, – и направлялось на восток, в сторону многострадальной Москвы. Оно уже скрылось за черными верхушками елей, но небесные трубы звучали еще долго – и долго в смятении стояли потрясенные люди, не решаясь заговорить…

Когда все стихло, Макс первый перевел дух:

– Это ангелы трубили, – просто сказал он. – Больше некому. Похоже, действительно… песец пришел.

– Э… Э… Сейчас… вот: Пятый Ангел вострубил, и звезда, падшая с неба на землю, отворила кладезь бездны; и вышла саранча; и дано ей мучить пять месяцев только одних людей, которые не имеют печати Божией на челах своих… Или что-то подобное… Чумная палочка – как колбаска с ножками… А переносят ее блохи… Чем не саранча… Однако… Пять месяцев – а прошло только два… Это ж сколько еще народу…

Но Соломоныч вдруг обернулся к ним с торжественным и даже просветленным лицом. Очки его сияли, дрожали губы:

– Какая саранча?! Какой песец?! Какие блохи?! Это шофары! Да, да, я узнал их – это были шофары! В России в них не трубят – но в Израиле я слышал – на Йом-Кипур! Мы с сыном стояли и слушали, и хотели умереть – от восторга! И теперь я их узнал, ничего другого и быть не может… И это значит… Это может значить… только одно… Одно… Это означает, что он уже здесь…

– Мессия, что ли, ваш? – строго спросил Максим. – Знаем, наслышаны.

– Он не наш, он для всех! – горячо ответствовал Марк Соломонович. – Он только родится… родился… в еврейском народе! Это вам внушили, что он всех вас поубивает, – а его не надо бояться! Он принесет на исстрадавшуюся землю добро и справедливость… И эти шофары возвестили о его приходе!

– Мессия уже приходил. Две тысячи лет назад. Он умер и воскрес. Я верю только в Того Мессию. От остальных меня, пожалуйста, увольте, – сказал вдруг историк таким непреклонным тоном, что богословский спор еврея и антисемита заглох, не успев начаться.

– Знаете, давайте в садоводство лучше завтра пойдем, – малодушно прошептал вдруг Максим. – Не по себе мне после этого… облака. Или не облака… И вот еще что. Я вас обоих по-человечески прошу: ни слова об этом – там. Ну, в бункере… Катя может… Да и вообще… Начнутся разговоры… Лишние… А так – скажем, гроза собиралась, – нас поймут, ведь не голодаем еще.

– Ну да, и кошачьего корма завались. В случае чего грызть его будем… – неуклюже попробовал пошутить Станислав, но никто не поддержал остроту.