– Наркотиков ему не прописывали, – перебила адвоката Алина. – Что касается онкологии, то, если верить Виктору Геннадьевичу…

– Это наш онколог, – пояснил Мономах в ответ на вопросительный взгляд Красько.

– Опухоль растет таким образом, – продолжила Алина, – что пока не вызывает сильной боли. Конечно, со временем она разрастется настолько, что закроет пищевод, однако может случиться, что Борису Исаевичу повезет, и он не испытает «раковых» болей вовсе.

– А его травма? – вмешалась супруга Гальперина. – Как же обезболивающие?

– Только обычные. Ему назначено консервативное лечение, и ничего, что может повлиять на психику, ему не дают.

– Да я не об этом! – отмахнулся Красько. – Вот вы, Алина, сказали бы, положа руку на сердце, что Борис Исаевич полностью адекватен?

– Я не психиатр.

– И все-таки, как человек, находящийся с ним в близком контакте…

– Разве кого-то в его положении вообще можно назвать «полностью адекватным»?

– Вот-вот! – хлопнул себя по толстым коленям адвокат. – Борис Исаевич ведет себя неразумно. Мы с Инной Петровной пытаемся не позволить ему совершить поступки, о которых впоследствии он будет сожалеть. То, как он ведет себя с близкими людьми, доказывает, что Борис Исаевич способен наворотить дел! Он испортил отношения с родственниками, в последнее время с ним невозможно разговаривать…

– Я, конечно, тоже не психиатр, – медленно произнес Мономах, – но мне кажется, что вздорный характер не может считаться диагнозом!

– Вы не понимаете… – начал было Красько, но зав предупреждающе вскинул руку, призывая его помолчать.

– Если бы это было не так, – продолжал Мономах, – то снаружи стен психиатрических лечебниц оказалось бы гораздо меньше народу, чем внутри.

– Мы не имеем намерения объявлять Бориса Исаевича сумасшедшим, боже упаси! – воздел руки к потолку адвокат. – Но если удастся доказать, что он лишь частично дееспособен, то его дела не пострадают, и мы сможем без потрясений дождаться его возвращения из больницы.

– Я не понимаю, что вам нужно от меня? – спросила Алина. – Все, что могла, я рассказала!

– Правильно, давайте непосредственно к делу, – закивал Красько. – Нам нужна ваша подпись, Алина. – И он привычным жестом метнул на стол листок бумаги.

– Что это?

– Психиатрическое освидетельствование Бориса Исаевча.

– Погодите, – возразила она, – как я могу такое подписывать?

– Ну, конечно же, это не совсем освидетельствование, – снова встряла Гальперина. Алина заметила, что на этот раз в ее голосе звучало плохо скрываемое раздражение. – Психиатр посетил моего мужа и сделал выводы, которые в ближайшее время изложит на бумаге и представит официально. То, что мы просим вас подписать, Алина, своего рода свидетельские показания.

– Свидетельские?

– Про приступы неадекватного поведения, – подсказал адвокат. – Простая формальность, поверьте! Вот, смотрите, кое-кто из персонала уже подписал. – И он ткнул толстым пальцем в низ документа, туда, где и в самом деле стояли подписи медсестер Лагутиной и Малинкиной.

Пробежав глазами короткий текст, Алина покачала головой.

– Простите, но я не стану подписывать, – сказала она.

Лицо Красько утратило доброжелательность, и он бросил косой взгляд на Гальперину.

– Позвольте узнать, почему? – поинтересовался он, пытаясь вернуть ускользающее выражение обратно на физиономию. – Нам доподлинно известно, что Борис Исаевич и с вами умудрился поругаться!

– Это не так.

– То есть?

– Ничего особенного не произошло, все в рамках общения «медсестра – пациент».

– Но, простите, ведь он наорал на вас!

Любопытно, кто мог «настучать» Красько и этой крашеной выдре о случившемся? Татьяна? Леха? Хотя Гальперин так кричал, что его вопли могли слышать и в коридоре!