Вот так и выходит, что бандиты у нас новые. Уличные указатели тоже. Старые сохранились еще кое-где на домах – но улица уже Красноармейская. Упирается в Таганрогский проспект, тот чует новые ветра, которые дунут, приналягут, снесут и дадут ему новое, революционное большевистское имя. «Палас-отель», где стреляли в атамана Рябоконя. Но об этом думать не хочется. Еще дворы, липы, акации – наперерез мне чихающий мотор, и вот наконец длинное двухэтажное учереждение с краткой аббревиатурой по моде времени: Дон-УГРО.

Прямо при входе в Донской уголовный розыск поехали на меня греческая богиня с довольно мускулистым торсом, амурчик с луком, чьи-то лица в рамах. Тащили снятые картины, лежавшие до этого в одной из пустующих, а теперь освобождаемых комнат – штат рос. Дон-УГРО обживался на новом месте. А 4-й райотдел милиции – самый большой участок в центре, включающий базар. При входе лозунг белыми буквами: «Мы никогда не спим!» Под ним на доске распоряжения и объявления: «Выдача мануфактурных пайков ком. 102». «Неделя ребенка» (вспомнив давешнего мальчишку-вора, я машинально потер ссадину на лбу) и прочее. Отогнут угол коричневого плаката – фигура с жезлом на фоне Большого театра, надпись на плакате утверждает, что это товарищ Троцкий – почетный милиционер. И рядом же от руки выведено крупно:

«Месячник борьбы с уголовным бандитизмом».

Ниже и мельче – привлечение воинских частей, патрулирование.

Идущая мимо женщина-конвойный посмеивается:

– С бандитизмом-то месяца не хватит.

Ниже рядом прицеплен листок из газеты «Трудовой Дон», заметку обвели черным грифелем:

«На Мало-Садовой улице в 8 часов вечера милиционерами завязана перестрелка с десятью неизвестными бандитами».

Тут же физиономия чернявого брюнета и текст «по данным Одесского губрозыска, в наш город выехал известный аферист, кличка Натан Херсонский». Указана и особая примета – золотой зуб.

У доски разговоры:

– Жалко, эх!

Это про перестрелку и погибших милиционеров. И тут же:

– Херсонский-то артист! Ювелирная работа, – читающий объявления тычет желтым от махорки пальцем в нос брюнету на доске. – Одному нэпману пообещал достать шевиот на костюмы феноменально дешево. Тот от жадности согласился. А ему все деньги в пакете заменили на резаную бумагу. И уж, конечно, никакого шевиоту.

– Ну так дешево и вышло, – смешки и реплики в толпе, – считай забесплатно.

– Так этот дурак нэпман до вечера проторчал на улице, все дожидался, когда ж материю ему привезут. Здесь он крик устроил, мол, мало внимания его делу, а тут как раз наших с Мало-Садовой привезли. Не до него, собаки!

– Да уж, шевиота им теперь не надо.

За коридором с объявлениями и плакатами стойка, за ней стол дежурного. Там хохот, гам. За толпящимися мелькает загорелая спина, плечо и ноги как будто абсолютно голого гражданина. Ограбили и раздели? На улицах снимают всё подчистую. В насмешку бывает сунут газетку, чтобы прикрыться. Я подошел. Голый горячился:

– Решительно – да пройдите же – нужно забросить мещанство под сукно!

– А я вам говорю, не стойте у проходе, – дежурный машет перед лицом голого, – в сторонку шагайте.

На плече раздетого измызганная лента с надписью: «Долой стыд».

– Что он здесь?

Один из молодых милиционеров кивнул, откровенно усмехаясь:

– Говорит, шо он по убеждениям без порток. Сын, значица, Солнца. По твоей части, товарищ-доктор, вся ж анатомия наружу.

Милиционер крутит головой от смеха.

– Натурально в чем мать родила ехал! На ходу его прямо с трамвая выпихнули, вроде били.

Адам, изгнанный из трамвая, возмущен: