– Как намерены расследовать убийство? – последовал вопрос, которого пристав категорически не желал слышать.

– Убийство? С чего взяли, что это убийство? – все еще сопротивляясь, спросил он.

– Положение утюга говорит, что удар был нанесен лежащему телу. Жертва не могла ни скинуть утюг с горелки, ни споткнуться. Если бы утюг упал, он бы завалился набок. Как видите, гладильная поверхность расположена на шее. Так утюги не падают. Потому что не умеют летать, как птицы. Ковер лежит ровно, без складок. Значит, она не споткнулась. Вывод: ее задушили утюгом…

Вановский давно перестал писать и незаметно толкнул пристава: дескать, что мне делать? Фон Глазенап отмахнулся. Он и сам не знал, что делать.

– Полагаете, кому-то взбрело в голову убить невесту? Но это абсурд…

– Жизнь не математика, строится на абсурде, – ответил Пушкин. – Дверь была заперта изнутри?

– Не могу знать, – поспешно ответил пристав и пожалел. Его наградили таким взглядом, от которого мог задымиться китель.

– Хозяйку салона не опросили. Чем так были заняты? Испугались мертвую барышню? Протокол строчили о несчастном случае?

– По какому праву… – взвизгнул фон Глазенап, но голос подвел, выдал «петуха». Он уже заметил, как помощник старательно комкает исписанный лист. Вот ведь подлец. – По какому праву распоряжаетесь? Желаете взять дело себе? Извольте…

Пушкин представил печальные жалобы Эфенбаха. Но отступить не мог.

– Дело принимается сыскной полицией, – сообщил он. – Извольте вести протокол.

– Как вам будет угодно!

Пристав демонстративно отвернулся и вышел из примерочной, предоставив Вановского с походной конторкой в полное распоряжение сыска. Любезностью Пушкин воспользовался: приказал составить подробный протокол осмотра места преступления.

Вынув чистый лист, Вановский стал описывать примерочную, зачитывая вслух: «Помещение размером пять саженей на шесть, большой диван, зеркало в человеческий рост, вешалка для одежды, на которой висит серое женское платье, окно, выходящее в сад, шторы не задернуты, дверь в салон и на другую сторону дома, туалетный столик с горелкой, бутылкой сельтерской воды, стакан с водой на донышке…»

– Отметьте, что подушки сброшены с дивана, – сказал Пушкин.

Встав над телом, он достал черный блокнот, в каком художники делают эскизы, и карандаш в серебряном футлярчике, украшенном сценой охоты. Сделав быстрый набросок, Пушкин спрятал блокнот и нагнулся под туалетный столик. Он поднял пузырек темного аптечного стекла, потертый и поцарапанный, заткнутый стеклянной пробкой старинного фасона. Этикетка на пузырьке была замазана сажей. Внутри виднелись остатки белого порошка.

– Как записать? – спросил Вановский.

– Аптечный пузырек с неизвестным веществом.

Помощник послушно исполнил. Пушкин подошел к платью, висевшему на вешалке. Ощупав дешевый ситец, снял дамскую сумочку.

– Подробно опишите положение тела и утюга… Не бойтесь подойти, она мертвая.

Ослушаться чиновник не посмел. Собрав все мужество, он переставил конторку рядом с погибшей. И старался не смотреть ей в лицо. Чтобы потом кошмары не мучили.

Пушкин вывернул содержимое сумочки на диван.

Барышня имела при себе мелкой мелочи с рубль, помятыми купюрами сорок рублей, две новенькие, как из банка, «екатеринки»[10], свернутые в трубочку и перевязанные алой ленточкой. Для барышни в скромном платье с поношенными ботиночками сумма огромная.

Другой предмет был куда интереснее. Обложка небольшой книжечки размером с ладонь гласила: «Касса взаимопомощи невест. Книжка невесты». Под заголовком виднелась давно выцветшая чернильная надпись «Солнечный зайчик», видно означавшая девиз владелицы книжки. Под ней подпись: «Ведение учета м-м Капустина Ф.М.». Листы книжечки сообщали, что за Солнечного зайчика исправно вносились месячные платежи на протяжении девяти лет. К выдаче приданого ей полагалась тысяча рублей – сумма значительная. Причем получить деньги Солнечный зайчик должна была завтра, как указано в книжечке.