– А еще у меня где-то есть пирожки с холодной свининой, – продолжал Достабль, копаясь в лотке. – И я могу предложить их тебе по убедительно низкой цене…

– Я точно что-то слышал, – сказал Вильям.

Достабль навострил уши.

– Нечто похожее на грохот? – спросил он.

– Да.

Они стали пристально всматриваться в затянувшие Брод-авеню облака тумана.

Из которых весьма внезапно вынырнула огромная, закрытая брезентом повозка, надвигавшаяся неотвратимо и очень-очень быстро…

– Станок! Держите станок!

Это были последние слова, услышанные Вильямом, перед тем как нечто вылетело из ночной тьмы и врезало ему промеж глаз.

Слух, пришпиленный пером Вильяма к бумаге, точно бабочка к пробке, так и не добрался до ушей некоторых людей. А все потому, что головы этих людей были заняты иными, более темными мыслями.

Лодка с шипением взрезала речную гладь. Воды Анка неторопливо расступались перед ней и медленно смыкались за кормой.

Двое мужчин налегали на весла. Третий сидел на носу лодки. Периодически он что-то говорил. Например:

– У меня нос чешется.

– Придется потерпеть, пока на место не прибудем, – откликнулся один из гребцов.

– Вы не могли бы развязать мне руки? Он действительно чешется.

– Мы развязывали тебя, когда останавливались поужинать.

– Тогда он не чесался.

– А может, ять, еще раз треснуть его по голове, ять, веслом? А, господин Кноп?

– Неплохая мысль, господин Тюльпан.

В темноте прозвучало глухое «бум!».

– Ай.

– Лучше не шуми, приятель, а то господин Тюльпан совсем разозлится.

– Вот именно, ять.

После чего послышался шум, как будто вдруг заработал промышленный насос.

– Слушай, ты, это, особо не налегай!

– Я ж, ять, всю жизнь налегаю и жив-живехонек, господин Кноп.

Лодка медленно остановилась у небольшого, редко используемого причала. Высокого человека, который совсем недавно был центром внимания господина Кнопа, сгрузили на берег и потащили в переулок.

Через мгновение раздался грохот колес удаляющейся в ночь кареты.

Трудно было даже представить, что в такую мерзкую ночь найдется хоть кто-нибудь, кто станет свидетелем происшедшего.

Но свидетели были. Вселенная требует наблюдения буквально за всем, иначе она тут же перестанет существовать.

Из темноты в переулок, шаркая ногами, вышла высокая фигура. Рядом с ней ковыляла фигура значительно меньших размеров.

Обе фигуры проводили взглядами исчезающую за снеговой завесой карету.

– Так, так, так, – произнесла та фигура, что поменьше. – Любопытственно. Человек связан и с мешком на голове. Очень любопытственно, а?

Высокая фигура кивнула. Она была одета в огромную серую накидку, которая была велика на несколько размеров, и фетровую шляпу, которая под воздействием времени и погоды превратилась в мягкий, облегающий голову владельца конус.

– Раздребань на все, – сказала высокая фигура. – Солома и штаны, туды его в качель. А я ведь ему говорил, говорил. Десница тысячелетия и моллюск. Разрази их гром.

Немного помолчав, фигура сунула руку в карман, достала сосиску и разделила ее на две части. Одна половина исчезла под шляпой, а вторая была брошена маленькой фигурке, той, что говорила за двоих, ну, или, по крайней мере, отвечала за связную часть разговора.

– Как-то это все плохо пахнет, – заявила та фигура, что поменьше и у которой было четыре ноги.

Сосиска была съедена в тишине. Потом странная парочка продолжила свой путь в ночь.

Как голубь не может ходить, не кивая головой, так высокая фигура, казалось, не могла двигаться без непрерывного негромкого бормотания:

– Я ведь им говорил, говорил. Десница тысячелетия и моллюск. Я сказал, сказал, сказал. О нет. А они как дадут деру. А я им