Почти два месяца ушло у Сергея на оформление необходимых бумаг. Наконец-то «Личное дело» было готово, а он все никак не мог сказать своим о принятом решении. Впрочем, супруга знала, а вот дети… Как сказать своим лапочкам, что ты уезжаешь? Правда, пока еще не очень далеко, и будешь приезжать на выходные, но потом? Потом неизбежное расставание на долгих полгода. Как признаться? Как объяснить, зачем и почему он обрек себя на такую муку? Сердце разрывалось на части, душу сжимала тоска, и на глаза впервые за последние десятилетия наворачивались слезы. Точнее, он знал, почему так поступает, но никак не мог понять, каким образом сумел на это решиться.

В дни, предшествующие отъезду, он старательно вел себя как ни в чем не бывало, но время отсчитывало последние часы его безвозвратно уходящей в прошлое гражданской жизни.

Если бы в тот момент спросить, понимал ли Ефимов, что может навсегда остаться в чужих горах, он бы однозначно ответил: «Да». Времена, когда он считал себя почти бессмертным, канули в прошлое. Но тем не менее менять свое решение Сергей не собирался…

Предписание было выписано, дата прибытия определена. Неизбежное расставание уже завтра. Он пытался быть таким, как всегда, но у него ничего не получалось, даже ложка едва не валилась из его рук.

– Так, – как можно бодрее начал он, корча улыбку и одновременно пытаясь отвести в сторону заблестевшие росой слезинок глаза, – я у вас в армию ухожу. – И тут же, пока дети, шокированные этими словами, не опомнились, начал быстро перечислять все мыслимые и немыслимые выгоды предстоящей службы.

Однажды он уже почти уехал от них, но только почти…

Стояла зима 1994/95 года, в российской глубинке все шло своим чередом, а в городе Грозном тридцать первого декабря начались бои. Ефимов, вот уже несколько лет категорически не смотревший теленовостей, несколько дней подряд не отлипал от экрана. Он видел, как воюют и гибнут российские парни, и… чувствовал стыд – они там, восемнадцатилетние неопытные ребята, кладут свои жизни, а он, мужик с почти четырехлетним боевым опытом, сидит на печи.

На восьмой день начала войны Сергей отправился в военкомат и написал заявление с просьбой о призыве в Вооруженные силы.

– Только, – попросил он, – повестку не присылайте, я сам буду периодически заезжать и узнавать.

– Хорошо, – кивнул военком, и Ефимов со спокойной совестью поехал по своим фермерским делам.

Дело двигалось не так быстро, как требовали его напряженные нервы. Каждую неделю Сергей появлялся на пороге военкомата, но разнарядки на него не было. В селе пока еще никто не знал о принятом им решении, но, похоже, родственники уже догадывались. Возможно, видели появившуюся на лице и снедавшую его тоску, возможно, что-то еще, но братья и сестры зачастили к ним в гости. Скорее всего, первой о его намерениях догадалась жена и намекнула об этом мужниным родичам…

А Ефимов изнывал в ожидании. Совесть и, возможно, что-то еще никак не давали ему покоя, а в груди все больше и больше нарастала боль предстоявшего расставания.

Побывав в райцентре и в очередной раз посетив военкомат, Сергей возвращался к себе в деревню. Он не спешил. Небо было затянуто тучами, мела легкая поземка; снежок, редкими хлопьями падавший с небес, сметался с лобового стекла лениво ползающими по нему дворниками. А на душе стояла еще более беспросветная хмарь. Проезжая село, в котором жил его друг Геннадий Дворянинов, Ефимов почти автоматически сбавил скорость и крутанул руль вправо – на сердце было пакостно, и требовалось поговорить, раскрыть душу, переложить хоть малую часть носимой в груди боли на дружеские плечи. Сомнений в том, что здесь его по-доброму встретят и поймут, у него не было.